Милостыня от неправды
Шрифт:
— Кэ-э! — И под их заискивающий шепот Иавал начал схождение в подземный космос.
15
«Я подошел к городу усталый, будто много лет скитался по лицу земли. У городских ворот, опустив ладони в цветную лужу, молилась молоденькая румянолицая пророчица. Я присел рядом и еще не отыскал в котомке подаренный Мафусалом жетон, позволяющий мне, не горожанину, свободно передвигаться за белокаменной стеной, как увидел летящего на толстой паутине мохнатого паука. Две белые точки на черной спине не оставляли сомнений, что паук ядовит. Схватив палку, я с усердием стал бить насекомого,
— Видно, этот паук — орудие Господа и послан с поручением наказать какого-нибудь негодяя.
Через городскую площадь трудно было протиснуться. Толпа распирала ее. Беспокойные мальчишки то и дело пересаживались на ветках деревьев, уступая место другим.
— Что здесь происходит? — спросил я у полного кислолицего горожанина. Он с показным пренебрежением покосился на меня. Все же решил сделать одолжение и выдавил из себя:
— Да посекут плетьми дюжину баб, чтобы другим неповадно было.
— А что они натворили? — полюбопытствовал я.
— Ты не горожанин?
Я показал жетон.
— Нищих подкармливали, — учительским тоном сказал кислорожий.
— И за это пороть?
— Да за это убивать надо! — пошутил собеседник и сам засмеялся своей шутке. Смеялся до обнажения зубов.
Рядом со мной мальчишка продавал певчую птичку. Он привязал к ее лапке нить. Когда она ослабевала, птичка взлетала в небо, думая, что освободилась, но мальчишка снова натягивал нить и снова возвращал птичку на землю.
— Посмотри, как этот парень управляется с птицей! — услышал я сзади себя спокойный властный голос. — В этом смысл твоей службы.
Я обернулся. Карета, запряженная ангелами, тронулась, и в окошке я успел разглядеть круглые рыбьи глаза и вытянутую к небу малиновую лысину.
Тут на площади под конвоем появилась позорная повозка с женщинами. Они держались друг за друга. На повозку взошел палач в красном хитоне и в остроконечном красном наглавнике. Он схватил за руку одну из женщин, резким движением вытащил ее из боязливо сбившейся кучки. В наступившей тишине, оттеняемой шелестом листвы на ветру, раздался голос палача — голос человека, который не заснет, если не сделает свое дело.
— Человек без золота — это не человек! Это недочеловек! Это животное! Это хуже животного! В нашем городе никому не позволено подкармливать нищих! — Выражение его лица сохраняло суровость, но похоть от предвкушаемого удовольствия, которое доставляло палачу порка беззащитных, уже просачивалась в голос.
Поднялся одобрительный галдеж. Палач снова обратился к толпе сочным сильным голосом:
— Накажем милосердную?
— Накажем! — отовсюду закричали городские люди. Палач держал за руку Ноему. Губы ее шептали молитву. Циничные руки палача сорвали верхнюю одежду с несчастной. Ноема съежилась.
Преодолевая сопротивление толпы и неодобрительное бурчание, я пробрался к повозке и вскочил на нее. Разорванное платье Ноемы, как флаг, билось в сильных руках палача. Глаза Ноемы были закрыты, из-под коричневых век текли слезы, а с влажных губ слетали слова молитвы. Из толпы выкрикнули:
— Это что еще за придурок?
Я вырвал Ноему и ее платье из растерянных рук палача. И тут увидел летящего паука с белыми точками на спинке. Железная ручища схватила меня за плечо — я застонал от боли и согнулся, но тут
Мы спрыгнули с повозки и бесконечно долго бежали на пятящихся растерянных людей. Поздно горожане забили тревогу и бросились вдогон.
Утром в высокой пшенице дождались мы возок, запряженный двумя лошадками. Добрый возница взял нас, приветливо улыбнувшись охапкам васильков в наших руках. Мы ехали в глубокой полевой тишине и плели венки. Ветровые волны меняли цвет поля, будто над ним пролетали невидимые ангелы, которые непостижимым образом оставляли на злаках свои следы. Мы уморились и дремали, положив головы на васильки. В повозке жили мураши, и мы терпели их щекотание, чтобы не отодвигаться друг от друга. Я все-таки решился рассказать Ноеме о том, о чем хотел рассказать в неусыпном ночном разговоре — я рассказал о папирусе, который прочитал в хранилище. Когда Ноема узнала о содержании Енохова послания, она погрустнела.
— Здесь что-то не так, Ной! Это противно тому, чему учил Енох! Не мог он оставить никакого тайного учения. Енох приходил к людям с открытой душой и чистым сердцем, а не для того, чтобы оставить какое-то тайное учение… Ной, я боюсь за тебя! Ной, не возвращайся в город!
— Какой уж теперь город!
— Я вообще не понимаю, как в городе может существовать храм сифитов! Будут ли священники читать проповеди?.. Я подкармливала нищего калеку: он угодил в колесо водяной мельницы. Он не может работать, но никто не подает ему, потому что по закону города милосердие наказуемо. Это въелось в сознание горожан. Я пыталась объяснить нищему, что так быть не должно, но он соглашается с теми, кто считает его животным. А он знает, Ной, что большие богатства люди стяжали грабежом. Иногда становится жалко всех горожан: ими овладела страсть к золоту. Есть ли оно у них, нет ли его, без него они не представляют своей жизни. Ни молитвы, ни поста, ни сокрушения сердечного — только деньги! Они всех увлекают ко злу, даже нищих калек, у которых их нет! Енох учил: даже если человек сказочно богат, он всегда должен помнить, что в миг может стать бедным. И тогда бедность и все тяготы, связанные с нею, не сломят этого человека. Он может до смерти оставаться богатым, но напоминание самому себе о возможной жизни в бедности ценно в очах Господа.
— Какая пшеница уродилась! — с восхищением сказал возница. — И не первый урожай за этот год! А еще говорят: Бога нет! Глупые люди! Кто же все это произрастил? — И обернулся, надеясь получить от нас слово согласия. Мы согласно кивнули и почему-то заулыбались.
— Ты помнишь легенду о человеке, который спасется в потопе? — спросил я у Ноемы.
— Помню, только это не легенда, Ной, а откровение, оставленное Енохом.
— Ты не помнишь имени человека, который спасется в потопе?
— Помню, его имя — Ной, — разве ты не знал об этом?
— Не знал, пока Мафусал не сказал мне.
— И что он еще сказал? — шепотом спросила Ноема.
— Еще он сказал, чтобы я не обольщался и не воображал, что спасусь в потопе, — как можно суше проговорил я. — И чтобы я не ждал потопа, а то жизнь моя будет бесполезной, потому что никакого потопа не будет.
Ноема посмотрела мне в глаза и серьезно сказала:
— А я верю, что ты и есть тот самый Ной, который спасется в потопе!
— Так думаешь ты одна, — смущенно пролепетал я.