Мильтон в Америке
Шрифт:
— «Пустыня» — так говорят они. Мы этого слова не употребляем.
— Но здесь, как нигде, требуется жить в мире и согласии.
— Скажите это своему господину.
«Лондонского мага» должны были показать позже, после процессии в честь Пресвятой Девы. Священнослужители, Ламберт Бартелсон и Генри Стаггинз, вызвали Кемписа из таверны, а затем выстроили поселенцев и индейцев неровной вереницей, зазмеившейся по главной улице Мэри - Маунт. Двое юношей-индейцев несли статую Пресвятой Девы, священники следовали за ними с кадилами и ладаном. Процессия, распевая «Веа- ta Maria», вышла за границы городка и направилась к небольшому святилищу на берегу реки. Это место виргинские индейцы выбрали сами: от пекотов, которые продали Ралфу Кемпису эту землю, они узнали, что здесь был священный источник, вода которого исцеляла жар и болотную лихорадку. Поблизости от этого места, называвшегося Коввеке Токеке (Усни и Пробудись), жрец и колдун новоприбывших виргинских индейцев решил построить себе жилище. Сейчас он помог двум священникам поместить статую в нишу среди скал. Затем он отошел назад и принялся читать нараспев свои индейские молитвы. Во время церемонии англичане стояли с непокрытыми головами и в конце дружно добавили: «Аминь».
«Лондонского мага» играли на небольшой деревянной сцене за таверной, там же, где утром служили мессу. Пьеса представляла собой комедию в прозе и стихах, написана была в начале семнадцатого века и речь в ней шла о приключениях некоего фокусника из Чипсайда, который надеялся с помощью алхимии получить золото. Гусперо ни о чем подобном не имел понятия и вообще почти ничего не помнил о театре, поскольку пуритане, шестнадцать лет пребывавшие у власти, запретили театральные представления.
Вот почему пьеса поразила его не меньше, чем ритуал обедни. Двое молодых англичан в старомодном платье взобрались на сцену и принялись беседовать фальцетом, чем очень развеселили зрителей.
— Верно ли, Жоскен, что все наши кольца обернутся в золото?
— Вернее некуда, Фердинанд. В два счета. Терпеть не могу почерневшее серебро. А ты?
— Меня от него воротит. Проку никакого. Аж зло берет.
— Смолкни, Фердинанд. Вот и наш божественный алхимик.
Тут индейцы испустили вопль, поскольку на деревянные подмостки ступил их соплеменник, одетый как англичанин. На индейце была черная шелковая шляпа, черное одеяние и белый круглый воротник, но Гусперо узнал в нем фокусника, которого видел как-то в палатке Ралфа Кемписа. Макиза воспользовался нарядом священника-иезуита и изготовил из лебединых перьев воротник, но черная шляпа не могла скрыть прядь темных волос, а с левого уха свешивалась все та же птичка. Он нес на палке пустую тыкву, и когда он ее тряс, содержимое — камешки или зерна — громко стучало. Он обнял англичан и заговорил на индейском диалекте, какого Гусперо прежде не слышал, однако некоторые слова походили на «дым» и «огонь» из языка пекотов. Внезапно фокусник вскинул левую руку, и от нее заструился то ли туман, то ли облако пыли, которое окутало обоих английских актероь. Когда туман рассеялся, их на сцене не оказалось. Лондонский маг в самом деле заставил людей исчезнуть, и зрители не сводили со сцены удивленных глаз. Гусперо не знал, что и думать, но он поразился еще больше, когда увидел, как англичане покидают таверну, словно бы все время там и сидели. Следующая сцена представляла собой пантомиму: Макиза изображал занятия мага. Он сосредоточенно изучал старинные книги и глобусы, полировал зеркала, наполнял чаши то порошком, то подкрепляющим напитком; было ясно, что поиски алхимического золота ни к чему не привели, и под конец он исполнил обрывок старинного танца, выражавшего злость и досаду. Схватив одну из чаш, он бросил в воздух ее порошкообразное содержимое, и оно, искрясь в вечернем свете, стало падать так тихо, как пыль в косых солнечных лучах, пока не покрыло его блестками с головы до ног. Он вскрикнул, хлопнул в ладоши и исчез. Гусперо стоял рядом с Персивалом Олсопом.
— Знаете, Перси, — сказал он, — сейчас я готов поверить, что звезды сделаны из творога и сыворотки и люди по ту сторону земли ходят вверх ногами. Все стало возможно.
Возвратившись, он описал Мильтону события этого дня, и ему показалось, что слепец встревожился, слушая об индейском волшебнике. «Такого не должно быть, — сказал он. — Это против правил и нравственности». Он ощупал свою ногу и тяжело вздохнул. Именно в ту минуту Гусперо внезапно решился рассказать ему об индианках из Мэри-Маунт — как некоторые из них повыходили замуж за англичан и нарожали детей. Услышав это, Мильтон, с пылающими щеками, вскочил и вышел в сад. До Гусперо донеслись бормотание и стоны, поэтому он испуганно поспешил к окну. Мильтон, на коленях, вдыхал запах цветов, а затем, совершенно внезапно, начал выдергивать самые душистые из них и бросать на тропу. Это были любимые цветы Кэтрин, посаженные ею аккуратно и любовно — и вот они пали жертвой опрометчивой прополки. Гусперо бросился туда, крича, что это нужные цветы.
— Нет, Гусперо, ты ошибаешься. Кэтрин запустила сад. Все это сорняки, — произнес Мильтон с ликующим видом и добавил: — Я созываю торжественное собрание братии.
Гусперо не собирался посещать Мэри-Маунт в ближайшие недели, чтобы гнев Мильтона остыл, однако ему пришлось отправиться туда раньше, чем он рассчитывал. Занемогла его приемная дочь, Джейн Джервис. Она страдала коликами, и в летнюю жару ее недуг так усилился, что Гусперо и Кэтрин начали опасаться худшего. Аптекарь из Нью-Мильтона прописал чемерицу, но ее действие продолжалось всего час или два, после чего боли возобновились. Смирения Тилли и Элис Сикоул громко и часто молились у постели ребенка, но поскольку мольбы о здравии неоднократно дополнялись замечаниями о тщете земного благополучия, Гусперо не был убежден в том, что их рвение пойдет на пользу.
— Вам пора, леди, — сказал он однажды утром, едва встало солнце. — Ребенок пытается уснуть.
Смирения Тилли запротестовала:
— Это делается ради спасения ее души.
— Сейчас меня больше заботит ее тело.
Элис Сикоул прижала ладонь ко рту.
— Вы говорите не то, молодой человек. Тело всего лишь оболочка.
— Опять же ловушка, Элис.
— Его можно опять же отшлепать, дражайшие леди, или вывести за дверь. А теперь, пожалуйста, оставьте нас. — И он начал выпроваживать их на улицу.
— Мистер Мильтон этого бы не одобрил!
— Прочь! Кыш!
— Право слово, Кейт, — сказал Гус, возвратившись, — эта вера скорее губит, чем исцеляет. — И тут ему пришло на ум святилище в Мэри-Маунт, где была помещена статуя Пресвятой Девы. Кемпис рассказывал ему о целительных свойствах тамошней воды, и вот, не долго думая, он взял лошадь и вместе с Кэтрин и Джейн отправился за реку. Его жена никогда не бывала в поселке, слышала только, что это вавилонский рог или новый Содом, и ей страшно было являться туда просительницей.
— Морерод рассказывал мне, — говорила Кэтрин, когда они проезжали поросшую кустарником местность, — что их священникам дают пить кровь.
— Да, да, Кэтрин. А их облачение шьется из кожи мертвецов. — Ее глаза округлились. — А едят они, как дикие ирландцы, окорочка младенцев — так мистер Мильтон говорил.
Поняв, что муж ее дурачит, Кэтрин ущипнула его за локоть.
— Это то самое, что он называл аллегорией?
— Они мирные и приветливые люди, не хуже любых других, Кейт. Я знаю, он обзывает их всякими звериными и рабскими кличками…
— Вчера еще назвал гнилыми объедками.
— …Но они добротой и сердечностью никому не уступят. Я знаю, что братьям не по душе католическая религия…
— Они просто верят тому, что им говорят.
— …Но вреда от нее никакого. Приятно послушать, посмотреть, да и курения понюхать.
Лошадь внезапно дернулась, девочка проснулась и начала плакать. Стараясь ее успокоить, Кэтрин ладонью прикрыла ей голову от солнца.
— Если они сумеют облегчить эти муки, — сказала она, — я стану поклоняться палкам, камням — чему угодно.
Вскоре они достигли Мэри-Маунт и Гусперо, разыскав Кемписа, тут же получил разрешение отправиться с ребенком к священному источнику. Индейский жрец был предупрежден об их прибытии и вышел из своего дома в длинном черном одеянии, сшитом из медвежьей шкуры. Но девочка, судя по всему, не испугалась и не переставала улыбаться, пока индеец вел их к святилищу.
— Хорошо поживаете? — произнес он по-английски. — Хорошо?
— Хорошо, сэр. — Гусперо указал на живот Джейн. — Болит, сэр. Вот здесь болит.