Мильтон в Америке
Шрифт:
— Зачем же вы переселились сюда из Виргинии, мистер Кемпис, если недолюбливаете здешних братьев?
— Необходимость. Суровая необходимость. Жара там, как в Персии, а в иные годы случаются засухи, такие что даже реки пересыхают. Мы рыли землю, но не находили ничего, кроме устричных раковин и рыбьих скелетов. Мы бы и сами дошли до того же состояния, если бы не порешили все вместе двинуться на север, где климат лучше и воздух мягче.
— Значит, вам пришлось вывести их из пустыни?
— Мы католики, Гусперо, а не израильтяне. — Он попытался нахмуриться, но, не удержавшись,
В палатку вошел индеец-фокусник, которого Гусперо видел раньше.
— Упповок? — спросил Кемпис и протянул индейцу кисет с табаком.
Гусу стало любопытно.
— У наших индейцев такие слова не в ходу. Так вы называете это вещество?
— Да. Табак для них предмет поклонения. Они его чтят как божество. Они бросают его в огонь и получают странный аромат. Они бросают его в бурное море, чтобы успокоить волны. Они, монотонно распевая, швыряют его в воздух, когда хотят спастись от опасности. Привезя его с полей, мы обычно пускались в пляс.
— Выходит, вы танцевали вместе с индейцами?
— Мы не отделяем себя от них, Гусперо. Мы едины. Нам — и англичанам, и индейцам — довелось пережить много трудностей, и это нас сплотило. Пойдем. Я покажу вам кое-что, отчего мистер Мильтон разозлится.
Он повел его к голубой палатке на краю лагеря и откинул коврик, прикрывавший вход. Внутри Гусперо разглядел статую Девы Марии, которую священники носили вокруг майского шеста. Перед ней горели две большие свечи. «Приснодева — наша здесь хранительница, — шепнул Кемпис. — А теперь посмотрите вот что». Он проводил Гусперо к соседней палатке и откинул полг. Взгляд Гусперо уперся в деревянного идола высотой около четырех футов. Это было изображение человека или бога, сидящего на корточках; его шею охватывали белые бусы, тело было окрашено в белый и черный цвета и только лицо — в пурпур. «Это Киваса, — пояснил Кемпис, — хранитель душ. По сути своих проявлений очень напоминает нашего Святого Духа».
— Значит, их у вас двое? — Гусперо почесал в затылке и, пораженный, принялся накручивать на палец клок волос. — Вроде наших лондонских Гога и Магога, хотя, как будто, эти два джентльмена ни разу не сотворили ничего путного.
Кемписа, по-видимому, это сравнение ничуть не задело.
— Уподобление не совсем правильное, Гусперо. Сами мы не поклоняемся Кивасе — он у нас для индейцев, которые желают сохранить свою старую религию, но не отказываются и от новой, католической. Держась за обе, они чувствую себя уверенней, и я, со своей стороны, не вижу в том беды. — Гусперо не открывал рта, поскольку не знал, что сказать. — Как об этом отзовется ваш благочестивый господин?
Юноша покачал головой.
— Он не смолчит, мистер Кемпис. Это я вам обещаю. Думаю, одной недели ему не хватит, чтобы успокоиться.
Вернувшись на следующее утро в Нью-Мильтон, Гусперо не сразу отправился в дом своего хозяина. Вместо этого он пошел к своей жене и к Джейн Джервис, дочери Морерода, которую они воспитывали у себя, хотя официально не удочеряли.
— Что ж, Кейт, — произнес он после многочисленных поцелуев, — это,
— Где это, Гус?
— За рекой, в стороне. Мэри-Маунт похож на кипящий котел. Словно раскрашенные театральные подмостки, все в мишуре и блестках. Ох, Кейт, это было чудесно.
Вскоре он добрался до покоев мистера Мильтона. Слепец стоял у окна лицом к саду, но Гус не сомневался, что его шаги будут тотчас узнаны.
— Ну, — заговорил Мильтон, — что скажешь? Как проявили себя эти сводники римской блудницы?
— Очень хорошо, сэр.
— Уже успели заразить страну своим ядовитым дыханием?
— Нет, насколько мне известно. Но мистер Кемпис шлет вам приветствия.
— Вот как? Это немытое свиное рыло. Червь, точащий мозг. — Он сделал паузу, — Ты все молчишь. Томиться в ожидании новостей — настоящая пытка. Выкладывай.
— Если вы спрашиваете о моем мнении, то я и не знаю, с чего начать. В Мэри-Маунт просто глаза разбегаются…
— Будь любезен, нельзя ли без пустословия?
— Ладно, сэр. — В упор глядя на Мильтона, он показал ему язык. — Думаю, не ошибусь, если скажу, что они поклоняются образу, который называют Пресвятой Марией.
— Об этом мне уже известно. Вечный позор и профанация: в новых землях процвело заскорузлое невежество мертвых веков. Наблюдал ли ты размалеванные отбросы, которые они называют мессой?
— Какая-то церемония там происходила.
— Без сомнения, с золотом и мишурой из старого ааронова гардероба, все эти иудейские обноски, накладные бороды и четки.
Слушая его, Гусперо улыбался краем рта.
— Там был еще майский шест. В пестром тряпичном убранстве.
— Что-что?
— Майский шест, сэр.
— Ну вот мы и вернулись в средневековье. — Мильтон подпер рукою лоб. — Гигантский шлейф грехов стер с небес солнце и звезды.
— Это для танцев, мистер Мильтон, не более того.
— Этот Кемпис переступил границы стыда. Поклоняться столбам?
— Нет, сэр. Они не поклоняются. Я уже сказал: они танцуют вокруг шеста.
— Это все едино. Все едино. Дай-ка мне свежей воды, а то при мысли об этом сраме у меня закружилась голова. — Он опустился на стульчик и продолжил разговор не раньше, чем отхлебнул из чашки. — В прежние времена, Гусперо, майский шест, этот духовный вавилонский столп, возведенный до высот мерзости, был предметом фанатичного поклонения. Некогда в английских городах и деревнях он, как жуткий идол, бывал центром неистовых беснований. Сейчас все повторяется. — Неожиданно он усмехнулся. — Интересно, что об этом скажет Храним Коттон? Не попросишь ли ты его навестить меня на досуге?
Храним Коттон, как оказалось, изнывал от нетерпения, ожидая новостей о размалеванных блудницах Мэри-Маунт, поэтому вызвался тут же пойти с Гусперо. Мильтон встретил его холодно.
— Храним Коттон? Будьте добры сесть. — Немного помолчав, он вопросил: — Ужели Господь поразил нас свыше безумием?
— Боже, сэр, о чем вы?
— Бесстыдство расцветает пышным цветом у нас под самым носом.
Храним Коттон утер себе лицо и медленно окинул взглядом комнату.
— Где это, мистер Мильтон?