Милые мальчики
Шрифт:
Я думал, что уже не дождусь автобуса. Он ездит раз в час. Кто вообще так устраивает расписание транспорта?
Но я тут не важен. Да… Странно звучит это. Очень странно. Там были огни, сотни огней за окном и полная, кромешная тьма. Прижавшись к стеклу, приятно ехать так, где-то, в небытии. Уезжая от себя, от других, от твоих дел, мыслей. Романтично, кажется, но нет, это всего лишь чувства. Я фиксирую свои ощущения, сиюминутные, быстротечные и легко разбиваемые головой… Потому что тут ты не важен. Ну, рациональный ты. Или
Его дом находится на огромной трассе. Высокий, почти двадцатиэтажный, оранжевый с черными кубиками. Либо это просто мне так показалось. Совсем новенький, с белыми стенами, чистыми полами, со стеклянными дверьми, двумя сверкающими металлом лифтами и играющей внутри них музыкой. А рядом (для контраста) маленькая церквушка с плакатным изображением Христа, раскинувшим руки для объятия. Помню, когда впервые сюда приехал, увидел женщину с ребенком. Она поднялась на крыльцо церкви, поставила коляску в сторонку, завязала платочек девочке, поправила свой и двинулась к двери. И та была заперта. Мне показалось это грустным и забавным одновременно.
Я написал Феде, как вышел из автобуса. Вокруг было темно, холодно. И, как это бывает, когда оказываешься в незнакомых местах, все выглядело безграничным и большим. Я забыл номер подъезда и встал между двумя, из которых не мог выбрать. В наушниках играла музыка. И было здорово даже – так стоять, слегка пританцовывая, чтобы не замерзнуть. Забавно, что Федя так меня и застал между двумя подъездами.
Мягко улыбался, засунув руки в карманы куртки. Красивый как всегда, черт.
– Я забыл подъезд, – усмехнулся я, наверно, глупо как обычно.
– Эта музыка так надоедает, когда слушаешь ее каждый день, – ответил он, улыбаясь ровными зубами, на мои слова восхищения его домом, и лифтом в частности.
– Утром, наверное, особенно, – сказал я. – Когда ты невыспавшийся, ненавидящий весь свет, едешь на учебу. Эта музыка слишком вежливая для утра.
Белый коридор, серая плитка, Федина квартира. Такая же светлая, как его кожа.
Я прохожу внутрь. Закрывается дверь. Снова поражаюсь тишиной, полной изолированностью от мира. Лишь панорама горящих вдалеке железнодорожных путей и НПЗ за окном. Похоже на звездное небо.
Здесь тепло и уютно. Чайник греется и сияет синим. Лампы на стенах разгоняют мрак и создают атмосферу дома. Играет эмбиент. И тишина за ним. Ничего более.
Он сделал мне и себе какао. Достал и разогрел блинчики (сам готовил; он прекрасно готовит, как я уже давно убедился), поставил на стол вишневое варенье и сметану. Я случайно плеснул воду на кожаную подставку для кружки и стал извиняться.
– Ничего, я все равно их бесплатно получил, – мягко улыбался Федя. – Вынес из H&M-а.
– Ого, это уже интересно, – усмехнулся я.
И наш разговор начался.
Мы знакомы с ним два года. Но виделись мы за это время не больше 5–6 раз. Федя всегда
Разговаривая с Федей, я чувствую, что он как будто совсем другой, не я. И это интересно, потому что я хотел бы у него поучиться чему-нибудь.
– У меня последний месяц ужасно загружен, – сказал ему я. – Постоянно приходится бегать. Все рассчитано по часам: пары, репетиторство, диплом, чтение бесконечных списков, готовка, уборка и друзья напоследок. Все это постоянно сидит в голове и грузит. Особенно диплом, который стоит в сторонке, руки в боки, мол, ты когда за меня сядешь, пидор?
Федя улыбается.
– А у меня как-то всегда спокойно, размеренно. Я, наверное, с собой ношу спокойствие. Стараюсь не напрягаться.
И уже это! меня восхищает.
Мы говорим о Долане. Мне, несмотря на прекрасную форму, не понравились его два последних фильма из-за явного уклона в социальщину и банальность. Федя говорит, что для огромного количества поклонников Долана это неважно. Ксавье – мода, поэтому многие любят его потому, что это популярно и является показателем хорошего вкуса. Я бросаю мысль о том, что, возможно, проблема во мне, в том, что я эстетически отдалился от Долана, хотя обожал его раньше.
Говорим о музыке, о том, что глупо считать, что танцевать можно только под что-то веселое. Это гораздо интереснее, приятнее, «творческее» – двигаться под что-то медленное, сложное. Улавливать едва заметные изменения в настроении, в ритме, разных слоях композиции.
Говорим о болезнях. Федя отмечает, что болезни с точки зрения медицины полезны: они двигатели эволюции. Я согласен с ним.
– Но забавно, что совсем противоположная оценка болезни будет, если взять не все человечество, а масштаб одного человека, если объективное поменять на субъективное, – говорю я. – Все зависит от точки зрения.
Он согласен.
Мне нравится, что у нас нет споров. Под звуки музыки, играющей на видео с девочкой, бесконечно пишущей дневник в красках Хаяо Миядзаки, наши мнения мягко перетекают друг в друга. И это так расслабляет!
А потом я его фотографирую. У лампы на столе. У светильника над кроватью. Пытаюсь настроить свет, чтобы передать его красоту. Он весь тоненький, размеренный, изящный, нежный, но не женственный. Он словно персонаж какого-то красивого фильма о море, ветре и шумящей прибрежной траве, в которой прячутся птицы. Голубые глаза сияют под лампой, тени играют на симметричном, скуластом лице, широкие ладони с длинными пальцами скользят по стене и тянутся к светильнику.