Милый друг Натаниэл П.
Шрифт:
Сидя через час в ближайшем спорт-баре – голод утолен, интерес к бейсболу на большом плоском экране увядал по мере того, как нью-йоркские «янкиз» наращивали преимущество над балтиморскими «иволгами», – Нейт поймал себя на том, что думает о Ханне. Встретиться, поговорить о рецензии, которой он в целом остался доволен. Можно вскользь упомянуть Набокова – она бы оценила.
Позвонить? Выяснить, не хочет ли она составить ему компанию. Ну не смешно ли! И что дальше? Он практически засыпает на стуле и уже захмелел после одного пива. Да и не готов еще, пожалуй, начинать что-то новое…
Он оставил под стеклом несколько долларов и кивком попрощался с барменом, грубоватым здоровяком
И вообще, дело того не стоит.
Он решил, что позвонит на следующий день.
Ресторан, где они встретились, принадлежал к заведениям в стиле бистро – пол выложен черно-белой плиткой «в шашечку», банкетки обиты красной кожей, а вдохновение декораторы черпали в «Касабланке» и французском колониализме. Когда Нейт вошел, Ханна уже сидела у стойки со стаканом в руке. Косой луч солнца из окна пересекал полосой ее изящную спину, а потом, когда она повернулась, грудь и плечи.
Она была в приталенной блузке и узкой юбке, не совсем мини, но определенно выше колен. И выглядела очень хорошо.
– Хорошо выглядишь.
– Спасибо.
Нейт одернул футболку и только теперь заметил, что животик все-таки выступает. Он подтянулся и увидел, что джинсы, модные, когда-то выбранные для него Элайзой, обвисли и пузырятся на коленях, а карманы, где лежат ключи и бумажник, некрасиво оттопырились.
– Что, дождь ожидается? – спросила Ханна, имея в виду зонтик у него в руке, и повернулась к окну. Над крышами голубело ясное небо.
– Может, я получил неточную информацию.
Нейт рассказал, что зонтик, позабытый кем-то в кофейне несколько месяцев назад, ему дала сегодня работающая там девушка.
– От бесплатного ведь не отказываются, так? – Он критически осмотрел зонтик – большой, пурпурно-белый. – Ну, может быть, немного чересчур броский.
Ханна улыбнулась, снова поразив его сходством с Эмили Кованс.
– Надеюсь, я не становлюсь таким, как мой отец, – сказал Нейт, когда они расположились за столиком в задней части зала. – Он постоянно хвастается, что никогда не покупает посудные полотенца, потому что просто забирает те, которые дают в спортзале.
Ханна спросила, какие они, его родители – «когда не воруют полотенца».
Нейт уже пожалел, что сболтнул лишнее. Так получалось, что о родителях он всегда говорил с насмешкой – в прошлый раз, в баре, высмеял их отношение к Бруклину, – и ему самому это не нравилось. Стараясь развлечь собеседника, он частенько вышучивал их иммигрантские привычки: неполиткорректные высказывания по адресу разного рода меньшинств, защитную, почти детскую уверенность в своем превосходстве над американцами и американской культурой, чрезмерную и очевидную зацикленность на деньгах, недоверчивость к людям, подозрительность, убежденность в том, что все вокруг пытаются их обмануть. Нейт ничего не выдумывал, ничего не добавлял от себя, но в его изложении всегда что-то терялось. Он относился к родителям с куда большей симпатией и сочувствием, чем это следовало из его рассказов. Те, кто слушал его, слышали – так, по крайней мере, ему казалось – и подтекст: «Я не такой, как они, я учился в Гарварде, я живу в Нью-Йорке, я не какая-то там деревенщина». Особенно не повезло в этом смысле Элайзе. Он так и не простил ей искреннего, безжалостного, холодного смеха, каким она сопровождала его рассказ о том, как охали и ахали родители, глядя на выставленную в витрине и предлагаемую в аренду мебель. Они говорили, что кремовый с золотом лакированный
– Они не такие уж плохие, – добавил Нейт, когда официант положил перед ними меню. – Милые люди.
Ханна была более снисходительна. Ее родители выросли в западной части Кливленда («не лучшей его части»). Ее дед работал на автомобильном заводе, и его мозговитому сыночку удалось-таки завоевать сердце ее матери, пользовавшейся немалой популярностью в Кентском университете, где они оба учились.
– Она даже была королевой школьного бала!
Отец Ханны специализировался на корпоративном праве. У нее было две старших сестры, обе состоявшиеся и вполне успешные, обе «больше среднезападные», чем она, и обе замужем – одна жила в Чикаго, другая в Кливленде. Но уже в восточной его части.
Они допили коктейли, и Нейт заказал бутылку вина.
– А у нас все как полагается, – прокомментировала Ханна. – Очень по-американски.
Пару недель назад она побывала у подруги в Кейп-Коде и жила в гостевом домике на берегу. В домике был винный погреб, а спальня выходила на веранду, с которой открывался вид на пляж и море. «Даже не верится, что такое бывает», – сказала Ханна. Нейт заметил, что богатым нравится демонстрировать гостеприимство людям артистических профессий. Им нужна аудитория, которая могла бы по-настоящему оценить то, чем они владеют. Это добавляет им гордости за свое богатство. Ханна сказала, что он слишком циничен. Просто у семьи ее подруги есть деньги. Почему ее гостеприимство подозрительнее гостеприимства других? Нейт объяснил, что вовсе не хотел обидеть ее подругу. Что говорил вообще – так сказать, на макроуровне.
– А, на макроуровне. Ну, тогда понятно.
Нейт тут же смутился. Ну зачем было пользоваться именно этим словом? Что за дурацкая привычка – увлечься, разболтаться и в итоге ляпнуть что-то такое, показать свою расчетливость, свою педантичную натуру, свой академический склад ума! На письме ему удавалось прикрывать это все обманчиво небрежным языком, а в разговоре – выработанным немалым трудом легким тоном, который частенько ускользал в устном общении. Ханна, при всей ее кажущейся робости, держалась спокойно и невозмутимо; это выражалось и в ее иронической, чуть сутулой позе, и в ее лукавом тоне, и даже в том, как невозмутимо она держала бокал.
– Я имею в виду… – начал он.
– Я знаю, что ты имеешь в виду. Просто думаю, что любая всеобъемлющая теория, основанная на недоразумении, ошибочном представлении или преувеличении, должна быть отвергнута.
Она простодушно улыбнулась.
Нейт рассмеялся. Ну почему женщины говорят, что мужчины должны бояться женщин, бросающих им вызов?
Официант разлил по бокалам остатки вина. За дверью ресторана их встретили мокрые и сияющие здания и тротуары. Нейт смахнул со лба упавшую каплю. Ханна недовольно взглянула на небо.
Нейт торжествующе помахал зонтиком:
– Я так и знал!
Ханна с притворным раздражением закатила глаза – типичный жест для женщины, когда она флиртует, – и шагнула под зонтик. Их бедра соприкоснулись. Они стояли так близко друг к другу, что Нейт почти чувствовал ее волосы на своем лице.
– Пойдем к тебе, – сказал он.
Ханна посмотрела на него испытующе, убрала за ухо волосы и даже отстранилась, насколько это было возможно, оставаясь под дождем. Похоже, она обдумывала его предложение со всей серьезностью. Нейту хотелось дотронуться до нее, но что-то, может быть, именно эта серьезность, удержало его, как будто, дотронувшись, он совершил бы некое противозаконное деяние, вроде подкупа присяжных.