Милый Эп
Шрифт:
— Пью.
— Как пьешь?
— Как нальют: полстакана — полстакана, рюмку — рюмку. По праздникам, конечно.
— Ну и пьяница — насмешил! — развеселилась Валя. — По праздникам и я пью. Это не считается.
— А мы решили считать.
— Тогда у вас все алкоголиками будут.
— Вот и проверим.
— Ох, и влетит вам!.. Ну, ладно, поехали дальше… Хочешь ли ты оставить школу?
Сейчас острота этого вопроса притупилась, а последние дни все больше убеждали меня в том, что десятилетку оканчивать надо, иначе можно вывихнуть свою жизнь, но тут я решил
— Хочу.
— Эп, да ты что! — валя бросила ручку и выпрямилась. — Хочешь остаться со свечным огарком, как говорила Римма Михайловна?
— У нее же мрачный взгляд.
— Но и точный!.. Я это поняла! А в точности всегда, наверно, есть доля мрачности.
— А тебе ни разу не хотелось бежать из школы?
— Наоборот! Мне всегда хотелось бежать в школу, и только в школу, чтобы, кроме уроков, ни о чем не заботиться, а уроки для меня делать — это семечки щелкать! — Валя уже отвлеклась от моих дел и подключила свои переживания. — Правда, Эп! Та, будущая самостоятельность меня пугает!.. А вдруг это будет очень трудно? Вдруг я не справлюсь?
— Не пугайся, у тебя не будет самостоятельности, — сказал я, чувствуя, что готовлюсь к сальто-мортале.
— Почему это?
— Выйдешь замуж — и все! — крутанул я.
— А замуж — это что, не самостоятельность?
— Нет.
— Ух, ты, какой философ!
— А что, вон Евгений Онегин был философом в осьмнадцать лет, — напомнил я, возвращаясь в свой диапазон. — Мне вот-вот шестнадцать, пора начинать философствовать.
— Как, Эп, тебе разве будет шестнадцать? — удивилась Валя.
— Да, — печально подтвердил я. — Я с пятьдесят седьмого.
— А я с пятьдесят восьмого, и мне в июле будет уже пятнадцать, — радостно сообщила Валя.
— Дитя!.. А что было в пятьдесят восьмом?
Валя задумалась.
Конечно, сам по себе год рождения человека ничего не значит для его жизни. Например, отец мой родился в год смерти Репина, а мама — в год смерти Горького, но папа не стал художником, а мама не стала писателем. А я вот появился на свет вечером 3 октября 1957 года, а 4 октября у нас запустили первый искусственный спутник Земли — как бы в честь меня. Это ли не намек на мое будущее? И я, полюбив физику с математикой, действительно рванулся туда. Пусть это смешно и даже глупо — стыковать случайные вещи, ведь в том же октябре родились еще тысячи самых разных людей, в том числе и ненавидящих физику с математикой, но уж очень хотелось увязать свою судьбу с мировыми событиями.
— Не помню. А зачем?
— Да так.
— Ой, темнишь, Эп! — Валя погрозила мне пальцем. — Или это и называется философствовать?.. А знаешь, мне иногда кажется по твоим глазам, голосу, мыслям, что ты взрослый и только прикидываешься мальчишкой. Правда, правда!
— А это плохо?
— Наоборот! Приятно иметь другом мальчишку и взрослого в одном лице. Как-то надежнее, — прошептала Валя. — Стой, а почему ты не в девятом?
— Я долго во втором классе проболел… Как подумаю, что остался бы всего год, так аж зубы ломит!
— Ничего, Эп, два года — тоже пустяк! Выдюжишь! Я тебе не дам скучать! — загадочно щурясь и подбадривающе кивая, сказала Валя. — Так я пишу «нет»?
— Если очень сильно попросишь.
— Ух ты, хитрый! Для него же — и еще просить! — легонько возмутилась она, но подошла ко мне, прижала мою голову к своему животу и, гладя ее, словно котенка, ласково заприговаривала: — Эпчик, миленький, хорошенький, пригоженький, не бросай школу, а то дурачком станешь, бякой, никто тебя любить не будет! — Я млел, улыбаясь и закрыв глаза: значит вот какая тут нужна шоколадка! — Хватит?
— Еще!
— Ишь, разнежился! Хватит, Эп!
Дальше особых разногласий не возникло, лишь когда я признал женский и мужской пол равными, Валя заметила, что женщины, наверное, хуже, а когда на вопрос, кто у нас глава семьи, ответил, что наша семья безголовая или двухголовая и что так и надо, Валя уверенно заявила, что это ошибка и что во главе семьи должен стоять мужчина, и даже пристукнула кулаком. На этом совместный труд наш закончился, Валя пожала мне руку, сказала, что по анкетным данным я парень хоть куда, а без анкет еще лучше, и вдруг спохватилась:
— Уроки-то, Эп! Я же еще уроки не сделала!
— А где же ты была до пяти? — спросил я.
— На свидании, — отшутилась она.
— А почему днем?
— Потому что вечером с тобой. — Она вскинула руки мне на плечи, ткнулась лбом в грудь, но, почувствовав, что я собираюсь обнять ее, живо отстранилась: — Все, все, Эп!.. Уж нельзя просто так прислониться!
— Нельзя.
— Проводишь?
— Через полчаса.
— Нет, Эп, сейчас. А то не успею.
— Уроки, уроки! — вздохнул я. — Они отравляют даже вот такие редкие минуты!.. Валя, а давай сегодня забудем про уроки, а! Сегодня было так хорошо!
— Не могу, Эп. Когда вечер, а уроки не сделаны, меня прямо сверлит всю! Хуже, чем голод.
— Ну десять минут!
— Эп!
— Ну хоть пять!
Валя покачала головой.
Я оделся и хмуро приоткрыл дверь нарочно лишая себя прощального поцелуя и этим думая наказать Валю, но она прижала дверь ногой и молча, чуть исподлобья, осуждающе-выжидающе уставилась на меня. Я не выдержал и поцеловал ее в щеку.
Было прохладно. Я накинул на Валины плечи свой плащ, оказавшийся ей почти до пяток, и взялся за пустой, как у инвалида, рукав.
Застекленные двери железнодорожных касс, сверкая, беспрерывно мотались, и люди, как пчелы у летка, так неугомонно сновали туда-сюда, что даже странным казалось, что они не взлетают, как пчелы.
Валя кивнула на кассы.
— Эп, давай купим билеты куда-нибудь далеко-далеко и без числа. Когда захотим, тогда и уедем.
— Вдвоем?
— Вдвоем.
— Давай.
Я запустил руку в карман плаща, нащупал сквозь тонкую материю Валину руку и сжал ее.
— Эп, — шепнула она, — я тебе завтра что-то скажу.