Милый Каин
Шрифт:
Именно последнего качества в свое время порой так не хватало Хулио. Лаура играла дерзко, не боялась пожертвовать фигуру, а то и не одну или же сделать несколько рискованных ходов, если благодаря этой комбинации должна была в конце концов получить весомое тактическое преимущество. В общем, Хулио был горд своей ученицей, о чем, не стесняясь, и сообщил ей.
В свои пятнадцать лет она была готова противостоять самым лучшим игрокам. Лаура уже давно настраивалась на то, чтобы начать выступать в турнирах более высокого уровня. Ближайшей ее целью был региональный чемпионат, а затем — как знать, — возможно, и первенство
Хулио, конечно же, верил как в ее талант, так и в мастерство, наработанное Лаурой. При этом он не мог забыть, что, разрешив ей участвовать в официальных чемпионатах, он выпускал племянницу в безжалостный мир профессиональных шахмат, пока неведомый ей и от этого еще более опасный для ее юного дарования. В один прекрасный день дядя мог пожалеть, что привел сюда племянницу, особенно если она не выдержит напряжения, давления извне, сорвется и начнет проигрывать турнир за турниром. В общем, цена за прикосновение к миру больших шахмат могла оказаться непропорционально высокой.
Хулио не мог обвинить себя в том, что держал девочку в неведении. Он не раз и не два рассказывал ей о том, в какую мясорубку она лезет, причем совершенно добровольно. Ему вовсе не хотелось, чтобы Лаура идеализировала этот странный мир закрытых, почти безмолвных залов, в котором победы встречают недолгими, слабыми, впрочем, вполне искренними аплодисментами. Здесь все друг друга знают, но видятся чрезвычайно редко. В этом мире даже праздники проходят очень немноголюдно и весьма скромно.
— Дядя, ты за меня не волнуйся. Я ведь мечтаю не о том, чтобы стать рок-звездой. Вот это был бы действительно кошмар.
В то же время Хулио не мог не признаться себе в том, что, несмотря на все свои переживания за Лауру, на искреннее желание уберечь ее от неприятной стороны шахматного мира, в глубине души он мечтал, чтобы она поднялась на тот уровень, до которого не удалось добраться ему самому.
«Пусть племянница хотя бы символически отомстит этому миру за мои неудачи и поражения. Хочу, чтобы она продвинулась на шаг дальше и выше, чем я — мастер, который так никогда и не получил международный класс».
Он прекрасно отдавал себе отчет в собственном порочном нарциссизме, но хотел заранее сделать Лауре прививку от того, что в каком-то смысле считал самой большой глупостью, совершенной им в жизни. Дядя рассказывал племяннице о самых сложных моментах в карьере профессионального шахматиста, живописал все трудности, с которыми приходится сталкиваться. Он даже чересчур уж сурово описывал все препятствия, возникающие на пути молодого шахматного таланта.
Все это было напрасно. На самом деле Омедас подсознательно радовался постоянно крепнущему желанию Лауры превратить шахматы в главное дело своей жизни и увлеченно передавал ей все секреты мастерства, которыми владел, выкладывал все без утайки. Взамен он требовал от девчонки лишь одного — увлеченности и сознательной работы над собой, над совершенствованием собственного мастерства.
Впрочем, требовать от нее ему ничего не приходилось. Она и сама была готова играть день и ночь, прерываясь лишь на то, чтобы проанализировать законченные партии или поучиться на примере других игроков. За последнее время Хулио успел убедиться в том, что амбиции и стремления Лауры вполне сформировались.
Патрисия не видела ничего плохого в том, что ее дочка готовилась вот-вот перейти в мир профессиональных шахмат.
«Нравится девочке эта игра — и ладно», — рассуждала мать.
Она считала, что таланты надо развивать, поддерживать, и, по правде говоря, не слишком верила брату, когда тот начинал рассказывать о трудностях и неприятных сторонах существования в том мире, где любимая игра и увлечение становятся профессией. На все сомнения, высказываемые Хулио, Патрисия отвечала лишь улыбкой.
Время от времени сестра не забывала напомнить брату, что он сам когда-то не смог сдержать свою любовь к шахматам и попытался сделать их главной заботой своей жизни.
— Хулио, ты бы лучше помолчал. Вспомни себя в детстве и юности. Разве не отец привил тебе любовь к шахматам? Благодаря его педагогическим теориям ты по-настоящему проникся очарованием этой игры. Именно он до поры до времени учил тебя всему, что знал сам, пробудил в тебе страсть к соревнованиям. И что? Неужели ты теперь станешь утверждать, что одерживал победы не сам, а только благодаря стараниям отца или что в твоих последующих неудачах виноват не ты, а только он?
Хулио раз за разом проверял Лауру, порой даже провоцировал ее. Когда она подала заявку на участие в Мадридском индивидуальном турнире, фактически являвшемся отборочным туром для чемпионата Испании, дядя стал высказывать свои сомнения в целесообразности такого шага. При этом он прекрасно понимал, что участие в этом турнире станет для Лауры переломным моментом. У нее были все шансы отлично выступить и в итоге занять одно из самых высоких мест. Если девочка получит достаточное количество очков на этих соревнованиях и попадет в дальнейшую сетку отбора к чемпионату страны, то ее уже ничем нельзя будет остановить.
— Вот скажи мне, зачем тебе эти соревнования? — спросил он. — Почему шахматы не могут быть для тебя просто увлечением, способом интересно провести время?
— Дядя, ты сам прекрасно понимаешь, что соревнования — это совсем другое дело. Не приставай ко мне больше с этой ерундой.
— С какой еще ерундой?
Лаура поняла, что дядя откровенно валял дурака, делал вид, что не понимает, о чем идет речь, и позволила себе бесцеремонно сменить тему:
— Ты, кстати, не заметил, что в последнее время сосед совсем перестал дудеть на своем тромбоне?
Хулио непроизвольно бросил взгляд на часы и сказал:
— А ведь верно! Уже одиннадцать, а он обычно в десять играть начинал. Заболел, что ли?
Лаура загадочно улыбнулась и повела его в свою комнату. Там она все так же молча встала на табуретку и вынула из тайника свой трофей.
Хулио был застигнут врасплох. Он изумленно глядел на него, вертел блестящую штуковину в руках, не зная, что с ней делать и, главное, что сказать Лауре.
Племянница рассказала ему о своей проделке. На всякий случай она предпочла подать эту историю без излишнего хвастовства и даже с неплохо — по меркам самодеятельного домашнего театра — сыгранным раскаянием. Девочка не извинялась за содеянное. Она просила совета, хотела знать, как быть дальше.