Мина замедленного действия. Политический портрет КГБ

Этих строк я не предполагала писать.

Я начинала эту книгу весной 1991 года, хотя некоторые ее главы были написаны и раньше — в 1988–89 годах. Но именно весной 1991 года, после того как «Московские новости» опубликовали мою статью «Мина замедленного действия. Политический портрет КГБ», ко мне обратилось одно немецкое издательство с предложением издать такую книгу.

В статье была изложена главная ее идея, казавшаяся тогда многим парадоксальной: по мере либерализации, помягчения режима, КГБ из инструмента власти неизбежно превращается в самою власть. Что и произошло в годы перестройки и гласности.

Заканчиваться

книга должна была не самым радостным прогнозом: суфлер тоталитарной власти, именуемый — Комитет государственной безопасности СССР, не может до бесконечности оставаться за кулисами политической сцены, но обязательно попытается заявить свои претензии на главные роли в том спектакле, что разыгрывался на территории СССР. Тем более, что тексты для этой драмы писались при прямом и самом действенном участии КГБ.

Я ошиблась в сроках. В августе девяносто первого года «мина» показала свое взрывное устройство, хотя толком и не сработала. Почему и как — о том в книге.

Первые дни и недели после этого одновременно странно-реального и комедийно-лубочного путча были пронизаны надеждой.

Казалось, вот теперь-то монстр уничтожен. «Государства в государстве больше не будет» — это были чуть ли не первые слова Михаила Горбачева, сказанные им у трапа самолета, вернувшего его из форосского ареста. И касались они именно КГБ.

«КГБ разрушен», «КГБ не существует» — пестрели заголовками наши и особенно западные газеты, с упорством создавая новую легенду взамен той, что потеряла уже свою актуальность и привлекательность — о перестройке, гласности, новом мышлении в СССР.

А Лубянка тем временем, пережив смятение и страх осенних дней, поменяв четыре или пять своих названий, отправив на покой Феликса Дзержинского, жила.

И живет.

Потому я решила ничего не менять в своей книге. Лишь дописала главы о перевороте и после него. И для полноты картины вставила ту новую информацию и те документы, что стали доступны и мне, и моим коллегам, когда ненадолго оказались приоткрыты архивы КГБ, ныне закрытые вновь. Они ничего не изменили в моей концепции — лишь подтвердили и уточнили кое-какие детали. Заглянув в конец этой книги, где указаны источники, читатель без труда определит время их появления. Я решила не менять и названия книги. Хотя заряд у «мины» пока не тот, что был. И это хорошо.

Плохо, что «мина» осталась. Настоящая саперная работа так и не была произведена. Неужели история нас ничему не учит?

Беда в том, что и такие «мины» очень опасны.

Дай-то Бог, чтобы я ошибалась. Дай-то Бог.

Один из руководителей Комитета государственной безопасности СССР прислал в «Московские новости», газету, где я работаю обозревателем уже шестой год, статью [1] . Подписался псевдонимом — Вячеслав Артемов. Впрочем, его настоящая фамилия — не самая большая тайна КГБ. Это генерал Гургенов, заместитель начальника Первого Главного Управления КГБ СССР (внешняя разведка) [2] . Статья называлась «Орден меченосцев?» и являла собой критический ответ на мой очерк «Мина замедленного действия. Политический портрет КГБ», опубликованный газетой в апреле 1991 года.

Статья генерала госбезопасности оригинальностью и новизной оценок не отличалась. «Вы, журналисты, нас все ругаете, а мы, сотрудники КГБ, давно перестроились и

стали хорошими, вместе со страной двигаемся от тоталитаризма к демократии» — так примерно можно интерпретировать ее суть. Что касается трагического прошлого, стоившего стране десятков миллионов безвинно убиенных жизней, то — да, признает генерал, трагическое прошлое было. Но при чем тут мы, в чем нам каяться? — недоумевает он.

О тысячах и тысячах искалеченных КГБ судеб в 60-х, 70-х, 80-х годах генерал, проработавший в органах, по его собственному признанию, почти 30 лет, даже не упоминает. Как будто не было генерала-диссидента Петра Григоренко, в здравом уме и твердой памяти отправленного органами на долгие годы в психиатрическую лечебницу. Не было Юрия Галанскова, 32-летнего поэта-правозащитника, погибшего в лагере в семьдесят втором году (он писал оттуда: «Каждый мой день — мученье».) {1}Не было Анатолия Марченко, умершего в Чистопольской тюрьме, Андрея Сахарова, возвращенного из горьковской ссылки уже Горбачевым. Не было поэтессы правозащитницы Ирины Ратушинской, отсидевшей четыре с лишним года в лагере ЖХ-385/3–4 для особо опасных государственных преступников и лишенной — как наказание — советского гражданства в 87-ом. Как будто не было, наконец, спецгруппы КГБ «Альфа» {2}в Вильнюсе в ту страшную, кровавую ночь с 12 на 13 января 1991 года, когда под танками и пулями погибло 14 человек.

Зато на журналистов генерал гневается. Они, журналисты и политологи, пишет он, соревнуются в том, «как отринуть чекистов от общества, заставить почувствовать себя изгоями, если хотите, «врагами народа» эпохи перестройки».

К теме «чекистов-изгоев» я еще вернусь в этой книге. Примечательно другое. Руководители нынешнего КГБ, и наш генерал тут не исключение, всячески открещивались, и продолжают открещиваться и теперь, от своих прародителей — ВЧК и НКВД. Напомню: ВЧК — Всероссийская Чрезвычайная Комиссия, созданная в декабре 1917 года и залившая страну кровью в первые годы советской власти. НКВД — Народный Комиссариат внутренних дел, продолживший традицию геноцида в отношении собственного народа в годы сталинского режима. Так вот, утверждая, что КГБ не является ни правопреемником, ни наследником этих организаций, руководители советской госбезопасности почитают, как видим, за честь именовать себя «чекистами». Можно ли представить себе, чтобы сотрудники германской службы безопасности публично называли себя «гестаповцами»?

Впрочем, давно знаю: бесплодное это занятие вступать в полемику с «критиками» из КГБ. Как сказал поэт — «мы люди разной группы крови». И, видит Бог, я не стала бы этого делать, тем более в предисловии к книге, если бы… Если бы не последний абзац статьи генерала. Точнее даже — одна фраза из нее: «Порой мне кажется, — пишет генерал, — что появление многочисленных статей и памфлетов о КГБ — это проявление синдрома неизжитого страха, когда причиной страха является сам страх».

Страх? — говорите, генерал, движет нами, журналистами, и мной в частности? Да, черт побери, страх! Тут Вы попали в точку. Я даже могу Вам, генерал, рассказать кое-что о его истоках.

Сначала, когда я брала свои первые интервью у сталинских следователей и нынешних сотрудников КГБ (а вы — не Вы лично, генерал, а Ваши коллеги всячески препятствовали потом этим публикациям), я испытывала что-то вроде детской боязни перед чужой, темной, закрытой комнатой. В нее надо войти — и любопытство, и профессиональное самолюбие к тому толкают, но что там, за стенкой, какие монстры скрываются по темным углам — неизвестно.

Короче, вошла. Раскрыла пожелтевшие архивные папки… С их страниц чудом оставшиеся в живых жертвы той многолетней варфоломеевской ночи рассказали мне о том, что с ними делали «славные чекисты». Потом нашла этих славных чекистов. Они расселись по креслам этой моей «комнаты». По-разному расселись. Кто — с достоинством, кто — в известной лакейской позе: «чего, барин, изволите?». Так вот, они говорили, говорили, а я слушала их и не переставала изумляться поразительной способности системы, именуемой «органами госбезопасности», к регенерации, к приспособлению, к умению из одной жизни — делать две, поражалась ее таланту любые, самые благие изменения в обществе обращать себе — в прибыль, людям — во зло. Тогда-то я стала понимать некоторые сегодняшние лики КГБ…