Миниатюрист
Шрифт:
Нелла делает глубокий вдох. Йохана можно разглядеть даже в полумраке. После того как его побрили, он стал еще больше похож на полутруп: кости выпирают, глазные впадины огромные. Она заставляет себя сделать пару шагов вперед. Живой, он кажется мертвее, чем покойная сестра. Он сидит на соломенном тюфяке, привалившись затылком к сырой кирпичной кладке, а длинные худые ноги с выпирающими коленными чашечками торчат, точно трости. «Почему я не принесла ему чистую рубашку?»
Как же они с Марин похожи. Надменный вид, породистость, прямой нос, пронизывающий взгляд. У нее перехватывает горло. Ей хочется рассказать ему о смерти Марин. Корнелия была против. Пусть идет на эшафот с ощущением своей
– Он должен знать, – настаивала Нелла. – Ведь это его родная сестра.
– Нет, – возражала Корнелия. – Он станет во всем винить себя.
У Неллы на этот счет большие сомнения.
Она останавливается посреди камеры, достает из карманов еще теплую выпечку, куски курицы и телятины, сладкую тыкву, капусту, розовую воду и выкладывает все это перед ним. Еда пахнет домом, крепкой кухней, добротными столовыми приборами и расторопной поварихой. В углу мышка встает на задние лапки, учуяв запах сладенького своими миниатюрными ноздрями. Она уставилась на сдобу. Может, это внучка той, которую Нелла видела в прошлый раз. Мыши даром время не теряют.
– Ты куда-то ходила? – спрашивает ее Йохан.
Она садится рядом.
– Попробуйте выпечку. Корнелия специально для вас приготовила. – Она приглядывается к полу. Чистым его не назовешь. Кажется, в углу навалены экскременты, кое-как прикрытые соломой. Она отводит взгляд.
Он берет сдобу, и ее тепло бежит вверх по пальцам и дальше по руке.
– Теперь я в их власти, – говорит он.
Она трогает синевато-багровые круги под глазами, словно проверяя, жив ли он еще. Нет никаких сил сидеть среди мышиных нор, мокрой соломы и человеческого дерьма. Глядя на измученное лицо мужа, она пытается понять, догадывается ли он о том, кого потерял, что произошло дома в его отсутствие.
Все-таки надо ему рассказать. Пусть увидит, что она способна разделить несчастье. Зачем нужны подобные секреты, к чему носить их в себе? Скоро смерть, забравшая Марин, проникнет и в него, отравит немощное тело, выключит сознание. Она представляет, как в его глазах постепенно меркнет свет, как из щек уходит кровь, как замедляется биение сердца, ритмично уходящего в небытие, и вот он растворяется в воде, в воздухе, превращаясь в ничто.
Она бы все ему отдала, но только это все у него отберут без остатка.
И она ничего ему не говорит, молча держа его за руку в темноте.
Жернов
Ее глазам открываются сотни торговых судов, пришвартованных к длинным, сужающимся в перспективе пристаням, что принадлежат Ост-Индской компании. Парусники, и галиоты, и рыболовные суденышки различной формы и назначения, призванные служить на благо республики. Почти все мачты торчат голые, их оснастка убрана подальше от стихии, пока не придет время их заново смазать и гордо поднять паруса.
А корабли с поднятыми парусами кажутся распустившимися цветами – сейчас поймают попутный ветер и надолго унесут моряков в дальние моря. Поскрипывают деревянные каркасы, разбухшие от соленой влаги, осложняющей жизнь палубного матроса. На языке оседают запахи – корабельного днища, разворошенного чайками щебня, исклеванной рыбы. В ядреной морской воде постепенно растворяются выброшенные за борт отходы.
Обычно, оказавшись здесь, ты наслаждаешься видом покачивающихся на волнах громадных судов, гордости империи, сторожевых псов войны, готовых сделать за тебя всю грязную работу. Но сегодня все взгляды будут прикованы к человеку с жерновом на шее, стоящему на краю пристани. Солнце едва показалось из-за горизонта, и рассвет только забрезжил. Зато ветер вовсю разгулялся.
Свадьба ли, похороны ли – к подобным церемониям в Амстердаме относятся прохладно и всяких вульгарных ритуалов, особенно с папским душком, предпочитают избегать. Другое дело сбрасывание в воду богатого купца – какая насыщенная мораль, какая библейская символика! И как результат – толпа народу. Все выстроились на пристани: тут и Лукас Эрвин в отличие от брата Элберта, оставшегося в постели, как и многие работники ОИК, тут и капитаны торговых судов, и пастор Пелликорн, и мировой судья Барбис, и Лийк ван Кампен, приникшая к Арианне. Рядом с дочерью Лийк кажется такой маленькой. Арианна смотрит в сторону, словно не желая иметь никаких дел с этим прилипчивым чертополохом. Ганса Меерманса пока не видно. Здесь же представители гильдии, и члены мэрии с женами, и трое важных мужчин, приставленных к осужденному.
Нелла пристроилась сзади. Заметив ее в толпе, Пелликорн быстро отводит взгляд. Вчера его люди снесли гроб с телом Марин в крипту, где она теперь ждет своей последней службы. «Какую же он должен испытывать радость», – думает Нелла. Закон и церковь выдвинули свое кровожадное требование, и Пелликорн ведет себя так, как если бы пришел к своей пастве.
Нелла пообещала Йохану, что придет сегодня. Они просидели целый час в камере, молча держась за руки, ни разу не потревоженные тюремщиком. Непередаваемые ощущения, которые она впоследствии описывала как свою первую брачную ночь. Контакт, когда не нужны слова. Они не говорили ни о Джеке, ни об Отто, ни о Марин, ни о Корнелии, ни даже о себе – вообще ни о чем. Слова утратили свою путаную, обманчивую власть, зато молчание с каждой минутой становилось все глубже и значительнее. Перед уходом она постояла на пороге, а он улыбался ей и казался странно помолодевшим и возбужденным, тогда как она чувствовала себя жутко постаревшей, как будто вместе с молчанием в нее перетекла вся его скорбь. И она понесет ее дальше, когда он взлетит, ничем не отягощенный и свободный.
Вернувшись домой, Нелла узнала, что Корнелия крепко спит после сильного снотворного напитка, который для нее с пугающей легкостью приготовила Лисбет Тиммерс. Кормилица явилась с восходом солнца. «Сегодня я могу вам понадобиться на целый день», – сказала она. Их взгляды встретились. Совсем недавно Нелла впустила ее в дом без лишних вопросов, и вот уже Лисбет хозяйничает в их доме, кормя грудью дочку Марин, а служанка дрыхнет наверху. Еще четыре дня назад полная незнакомка сидела в их кухне, как в своей собственной. Какие-то зерна доверия уже просматривались – та же Корнелия покорена ее пунктуальностью и знанием дела, – остается посмотреть, как эти зерна прорастут. Пока Лисбет не сказала ничего вызывающего, как всякая жительница Амстердама, она знает цену молчанию и вполне могла бы сойти за предмет обстановки.
…Неуверенная в твердости почвы под ногами, Нелла для надежности пошире расставляет ноги. Яростный ветер продувает ее насквозь, царапает кожу, словно кошачьи когти, его бы впору назвать январским, а не предвесенним. На ней капюшон и простая коричневая юбка Корнелии. Она оделась так, чтобы выдержать суровое испытание, вот только от жестокой правды этот наряд ее вряд ли защитит.
Йохана приодели в шелковый костюм серебристого отлива, а шляпу украсили залихватским пером, этакий сигнал публике: судите по одежке. Костюм того же оттенка, что и платье, которое он купил ей по ее прибытии в Амстердам, то и дело мелькает в толпе ярким пятном среди мышиных и черных сюртуков. Нелла вдруг приваливается к женщине рядом. От неожиданности та вздрагивает, но, увидев искаженное страхом лицо, смягчается: