Миниатюрист
Шрифт:
Возвращается Корнелия и усаживается за стол. Возможно, ей стало невмоготу находиться в одной комнате с покойницей.
– Как она могла, – говорит Корнелия. – Я не понимаю, как она… – Оборвав себя на полуслове, она показывает пальцем на детскую головку: – Как ей теперь жить, Нелла? В этом городе с таким лицом?
– Что-нибудь придумаем.
Корнелия в задумчивости потирает лоб.
– Мне хотелось верить, что это господин Меерманс, – признается она. – Лучше бы это был он.
– Почему?
Внятного ответа, судя по всему, нет. Нелла пытается его
– Я предупреждала его, что до добра это не доведет, – вырывается у Корнелии после долгого молчания. Скрестив руки на груди, она мечется по кухне. Она ведь еще совсем молода. Нелла вспоминает их первую встречу в прихожей, с какой уверенностью в себе и даже самонадеянностью взирала она на юную барышню. Неужели эта истрепанная жизнью женщина, не находящая себе места, та самая розовощекая служанка?
Нелла так и села. Последние слова Корнелии для нее как оплеуха. «Хотя чему я удивляюсь, уж кто-кто, а эта бой-баба никому не позволит исключить себя из разряда посвященных. В отличие от меня».
– Корнелия, так ты… знала?
Та с горечью кивает. Тяжело же ей пришлось: все знать и не иметь возможности вмешаться. И при этом молчать как рыба! Потому что проговориться значило бы вылететь отсюда с позором, снова стать нищебродкой.
– Корнелия, вы с Отто в этом доме десять лет, – говорит Нелла. – И десять лет назад Меерманс женился на Лийк.
Служанка посмотрела на нее непонимающим взглядом.
– Ну да. И что из этого?
Нелла молчит, крепко прижимая к себе девочку. Марин сама ей призналась, что при желании могла выйти замуж за Меерманса, но не захотела стать его женой. Она предпочла свободу и осталась в родных стенах. Тогда Нелла подумала, что речь шла о торговле, о бизнесе, о статусе домоправительницы. Возможно, все это тоже… и Йохан, пойдя ей навстречу, освободил ее от брачных оков. А может, она уже тогда желала быть с Отто? Неужто в свои двадцать два она положила глаз на четырнадцатилетнего парня? Это кажется невероятным.
– Все началось не тогда, – разъясняет Корнелия, прочитав ее мысли. – Только через несколько лет, когда мы уже стали в доме своими, до меня стало что-то долетать. Возня, вздохи, смех. В основном ее. Хозяин, по-моему, ничего не замечал, к тому же он постоянно бывал в отъезде.
– Ты говорила с Отто на эту тему?
Для Корнелии это болезненный вопрос.
– Я его спросила. А как же? Не могла больше терпеть.
– Почему, Корнелия? Ты же любишь всякие секреты.
– Это не то, о чем вы подумали, – огрызнулась та. – Я видела, как вы на него смотрели. – Она потерла скулу. – А мне он был как брат. Он был мой, понимаете? А Марин… – Корнелия сверлит взглядом потолок, словно желая добраться до лежащей наверху покойницы, спрятанной от посторонних глаз. Кем все-таки была для нее Марин? Матерью, подругой, сестрой или сказочным персонажем из темной зоны, из потаенного угла, заросшего паутиной, куда никто не заглядывает.
– Марин просто скучала, – заканчивает свою мысль Корнелия.
– Но…
– Сплошная ложь.
Повисло долгое
– Я спросила его в лоб, и он сказал, что у них это было всего один раз, – продолжает Корнелия. – Когда хозяин надолго уехал в восточные страны. После этого я с ним месяц не разговаривала. Хозяйку я, конечно, обслуживала, но говорить с ней у меня тоже не было никакого желания. – Она затыкает себе рот, чтобы не разрыдаться. И уже шепотом: – Простите.
– Кажется, Отто говорил, что он не любит плавать в море, – вспоминает Нелла. Служанка насмешливо скривилась. – Как же это произошло?
Бледная от тоски Корнелия начинает говорить своим настоящим голосом, почти гипнотическим, как человек, знающий о чем-то не понаслышке, – это уже не пересказ событий, случившихся в далеком прошлом, и сила этого события захватывает их обеих, даже о Тее забыли на время.
– Ему было шестнадцать. Она подошла к нему сзади на кухне и положила руку на плечо, он обернулся, и она его поцеловала… ну вот. А он даже не знал, что это такое. И они начали целоваться… и уже не могли остановиться. А затем она повела его в погреб… и там… и там все произошло.
Корнелия умолкает. Слышно только, как потрескивает огонь в печи.
– А после она сделала вид, что ничего не было. Опять вся такая святая и недоступная, упокой Господи ее грешную душу. А через полгода все повторилось. Она же могла ему приказывать как хозяйка. У нее была власть над ним. А я его предупреждала. Я говорила: «Отто, держись от нее подальше». Но он меня не послушался. И мало-помалу он стал забирать власть. Ему нравилось, что его хотят. Я ему говорила: «Неужели ты не чувствуешь своей вины?» А он: «Какой еще вины?» – «Ну как же. Наш господин воспитал тебя как сына, а ты вон что вытворяешь». На какое-то время это прекращалось, и все шло своим чередом, а потом… на нее словно что-то находило. Стоят бок о бок в гостиной, вроде как географические карты разглядывают, но я-то слышу, как они шушукаются. И вдруг такая тишина – хоть на руку наматывай.
Она молчит.
– Когда вы сказали мне про ребенка, я попробовала себя убедить, что его отец господин Меерманс. Очень уж не хотелось, чтобы им оказался Отто, потому что… он занимался этим за спиной хозяина, и я знала, что добром это не кончится.
– Он ее любил?
Корнелия вздыхает.
– Честно скажу: не знаю. По-моему, они обменивались любовью. Иногда это шло от нее, иногда от него. Но я всегда ему говорила: «Держись от нее подальше. Это же твоя госпожа». Но когда вы появились у нас в доме, они уже часто встречались.
– А Йохан ни о чем не догадывался? – Нелла вдруг вспомнила слова Джека, брошенные в лицо Отто, перед тем как тот нанес ему удар рыбным ножом: «Ты что-то натворил, и он намерен это выяснить».
Корнелия пожимает плечами.
– Может, и догадывался. Но он любит сестру. По-настоящему.
У Неллы защипало в глазах.
– Мне нужен был покой в доме, – говорит Корнелия, не замечая Неллиных слез. – Чтобы все оставалось, как когда-то.
Понимая, что с этой мечтой давно пора расстаться, они глядят друг дружке в глаза поверх Теи в коконе из простыни, этого ничего не подозревающего херувима один на один с отважным новым миром.