Миниатюрист
Шрифт:
Может, их будущее зашифровано в картине… или в сочетании этих вилочек? «Я слишком устала для таких игр, – думает Нелла. – Вот Отто не нравился мой кукольный дом, и где теперь Отто?» Этого она не в силах представить, зато она мысленно видит Йохана, безуспешно пытающегося уснуть из-за возни семейства розовых мышей в углу. А еще Лийк с ее непослушными волосами и ревнивым взглядом – интересно, какое она получила послание от миниатюристки, что ее супруг так разволновался?
Нелла не хочет думать о Лийк, о безумии и вообще о
Рассказчик
Нелла и Корнелия пытаются поспать на стульях палисандрового дерева, принесенных из гостиной. Всякий раз, когда Марин вздыхает или стонет, они вздрагивают и выпрямляются. Нелла просыпается под бой часов: восемь утра. Она садится прямо. Все тело затекло – словно сомнения парализовали ее физические способности. По комнате гуляют малоприятные запахи промежности, экскрементов, уязвимой плоти и крови. Огонь в камине прогорел дотла, а вокруг валяются никому не нужные цветы лаванды, а также серебряный кувшин, сброшенный роженицей со столика во время схваток.
Нелла раздвигает шторы, большие окна кажутся бесстыдными, демонстрируя всю внутреннюю жизнь пролетающим чайкам. Корнелия, услышав ее движения, просыпается и сразу направляется к постели.
– Я должна идти к Йохану, – тихо говорит ей Нелла. – Я должна.
– А как же Марин? – шепотом спрашивает Корнелия. – Вы же не оставите меня одну. Я совсем не знаю, что делать.
Подушка спящей промокла, приближающиеся шаги заставляют ее открыть глаза. Сквозь солоноватый запах пота слабо пробивается аромат сандалового дерева. Нелла вдыхает его словно в последний раз.
– Я всё слышала, – говорит Марин. – Нелла, ты иди. Потом расскажешь, что они с ним делают. Корнелия?
– Да, мадам?
– Пожалуйста, останься со мной.
Корнелия целует ей руки – самозабвенно, как ребенок.
– Да, мадам. Конечно.
«Хоть я была еще ребенком, когда рожала мать, – думает про себя Нелла, – но могла бы и получше присматриваться». Торчащая из Марин пуповина змеится по простыне. Нелла потянула было за конец, но от этого мало толку, зато роженица сразу застонала.
– Пусть поспит, – говорит Корнелия. – Не будем ее трогать.
– Нам нужна повитуха.
– Нет, – вскидывается Марин. – Никто не должен знать.
Хотя после родов ее живот опал, он все еще размером с небольшой кочан капусты. Нелла слегка на него нажимает, и лицо золовки искажает гримаса.
– Это неправильно, – шепчет Нелла на ухо служанке. – Все неправильно.
Живот твердый, неподатливый, и на миг у Неллы закрадывается подозрение, что там сидит более застенчивый и тихий близнец, оробевший перед внешним хаосом. Что она знает? Вот если бы здесь была ее мать… Еще ни разу за пять месяцев своего пребывания в доме Нелла не чувствовала себя такой беспомощной.
Марин,
– Мадам? – обращается к ней Корнелия. Марин молотит руками воздух, издавая непонятные звуки, и Тея решает поддержать эту какафонию. Таких коротких душераздирающих криков, издаваемых крошечными легкими, сравнимыми разве что с легкими попугая Пибо, этот дом еще не слыхивал. Тея кричит громко и уверенно в отличие от матери, не верящей в то, что она вообще выжила.
Корнелия смотрит на Неллу.
– Им нужен отдых, – говорит она. – Как и нам с вами.
Придя в «Расфуйс», Нелла застает галерку заполненной, а судебное заседание уже в разгаре. Сев сзади, она растирает лицо. Как же она устала! Голова разламывается, глаза совершенно сухие. Взгляд падает на ногти, на которых запеклась кровь роженицы. Ей хочется рассказать Йохану о Тее, об удивительном создании, которое, несмотря на свою малость, выражает вневременную сущность человечества. Тея, ни разу не уличенная во лжи, олицетворяет собой совершенного человека.
Через сидящих впереди она оглядывает зал. Вон ее супруг-баловник с высоко поднятой головой на цыплячьей шее. Барбис восседает за своим столом, чуть поодаль жюри присяжных. Джек, находящийся в дальнем правом углу, посматривает на стул в самом центре, где, подавшись всем телом вперед и нервно поглядывая на беленые стены, пристроился Ганс Меерманс.
Нелла чувствует, как тяжело заухало сердце. Странное ощущение, как будто оно сейчас пробьет тонкие ребра, и из нее вытекут остатки сил. Вот бы сообщить ему об успехе Марин и о маленьком чуде, появившемся у них в доме, – нет, нельзя.
Взгляд Неллы скользит по рядам в поисках Лийк, но той нигде не видно. Зато вон затылок пастора Пелликорна, а также одинаковые затылки братьев Лукаса и Элберта, вытянувшихся в радостном ожидании.
– Вы сказали, что когда-то были друзьями. – Речь Барбиса льется легко и непринужденно – похоже, что заседание он начал в семь, как и обещал.
– Да, ваша честь, – отвечает Меерманс. – В молодости мы работали вместе.
– Вы работали вместе?
– Так точно.
– И каким человеком был Йохан Брандт?
Меерманс подыскивает слова. Он не может взглянуть Йохану в глаза и предпочитает разглядывать черную коническую шляпу или стену за спиной бывшего приятеля.
– Очень умным и дальновидным, – следует ответ. – Об этом свидетельствует его репутация.
– Да уж, – шепнул пастор Пелликорн сидящим рядом с ним сообщницам. Одна из них захихикала, другая успела прикрыть рот рукой. Нелла с большим удовольствием швырнула бы в них свой башмак.
– Вы назвали бы его хорошим купцом?
– Да, назвал бы. Он мог выйти из себя, но в деловых ситуациях он проявлял себя как хороший купец.