Миниатюрист
Шрифт:
– Не убьет, – успокаивает ее Нелла. – Все женщины рожают.
– И при этом умирают.
– Если Лийк смогла, то и вы сможете.
Марин кивает, стиснув зубы.
– Я принесу горячую воду, – с этими словами Корнелия убегает на кухню.
– Ты знаешь, что полагается делать, Петронелла? Мое время пришло?
– Я все знаю.
На самом деле ей было девять, когда родился Карел, и всего три годика, когда из материнского живота вытащили Арабеллу. Она помнит вопли, одышку и мычание – она тогда думала, что по дому гуляет корова. Простыни в бесстыжих пятнах крови позже свалили в кучу
– Это хорошо, – говорит Марин. – Да будет Господь к нам милостив.
Два часа Марин, сварливая, раздражительная, расхаживает взад-вперед по комнате. Всякий раз, когда у нее в животе прокатывается гром, она судорожно втягивает в себя воздух. Нелла то и дело подходит к окну с мыслями о Йохане на соломенном тюфяке и об Отто в открытом море, куда он совсем не рвался. Интересно, где сейчас миниатюристка и что она знает про их будущее. Краем глаза она видит свой кукольный дом, уже обставленный и обжитой. А за окном все идет своим чередом: баржевики, корзинки с сельдью, играющие дети. Дерутся собаки. Рыжевато-коричневая кошачья шерсть смотрится размытым пятном. Все, что происходит в «Расфуйсе», кажется ей ненастоящим, как и то, что происходит в этой комнате.
Внезапная вонь заставляет Неллу обернуться. Марин застыла посреди комнаты с неописуемым ужасом на лице, глядя себе под ноги, а на полу лежат окровавленные дымящиеся экскременты.
– О боже. Нет! – Марин закрыла лицо руками. Это уже выше ее сил. Нелла направляет ее к кровати. – Это не мое тело… я даже не могу… оно само…
– Забудьте. Это хороший знак.
– Что происходит? Я распадаюсь на кусочки. К тому времени, когда он родится, от меня ничего не останется.
Нелла собирает нечистоты в полотенце, которое бросает в огонь. Развернувшись, она видит, что Марин легла бочком и подтянула ноги.
– Я не так себе это представляла, – бормочет она в подушки.
– Это всегда застает женщину врасплох, – говорит Нелла, подавая ей чистое влажное полотенце. Марин крошит в кулаке высушенную лаванду, вдыхая ее вместе со странным запахом горящего полотенца и ароматом восковых свечей.
– Как же я устала, – бормочет Марин. – До самых костей.
– Все будет хорошо, – подбадривает ее Нелла, прекрасно понимая, что это пустые слова.
– Как она? – шепотом спрашивает у нее Корнелия в холле, куда Нелла ненадолго сбежала от гнетущей атмосферы, проникнутой страхом, а заодно подышать свежим воздухом. – Надо вызвать повитуху.
– Она ее выставит, – отмахивается Нелла. – Ничего, все обойдется.
Корнелия улыбается и неожиданно пожимает ей руку.
– Какое счастье, что вы здесь.
С наступлением вечера волны боли накатывают на Марин с завидной регулярностью. Мучительная агония пронзает ее спиралью. Она кажется себе кровавой тучей, одной большой незаживающей раной. Одновременно сосудом боли и самой болью. Полное перерождение. Смачивая ей лоб и втирая в виски душистое масло, Нелла видит перед собой гору, огромную, неподвижную. А внутри нее ребенок-странник, ползущий то вверх, то вниз по склонам, и каждое его притоптывание, каждый удар дорожного посоха еще больше укрепляют его власть над ней.
Марин стенает, вся красная, истерзанная, словно без кожи. Волосы прилипли ко лбу, обычно гладкое лицо в каких-то припухлостях. Вдруг свесилась с кровати, и ее стошнило на ковер.
– Нам нужна профессиональная помощь. – В глазах Корнелии, уставшей и издерганной, поблескивает лихорадочный страх.
– Нет. Об этом не должен знать никто из посторонних. – Нелла бросает полотенце в жидкую лужицу.
– Что мы в этом понимаем? – шипит Корнелия. – Разве это нормально, что ее так рвет?
– Где он? – бормочет Марин, утирая рот подушкой.
Нелла дает ей пососать уголок влажной салфетки для лица.
– Надо заглянуть ей под нижние юбки, – говорит Нелла.
Корнелия побледнела.
– Она меня убьет. Она запрещала мне смотреть даже на ее голую спину.
– Надо понять, что происходит. Нормальные ли это боли.
– Нет, я не могу. Давайте уж вы сами.
У Марин вдруг начинают трепетать веки, откуда-то из желудка вырывается утробный звук, все повышаясь и повышаясь, пока не превращается в голос охотничьего рожка. Корнелия выпучила глаза. После еще одной такой рулады Нелла опускается на колени и задирает подол нижней юбки. Заглянуть Марин между ног… какое святотатство.
Она ныряет в спертое пространство и вглядывается… То, что она увидела, на многие годы останется сильнейшим впечатлением. Это не похоже ни на рыбу, ни на птицу и вроде бы не связано ни с божественной природой, ни с человеческой, – но странным образом соединило в себе все перечисленное. Нечто неведомое. Маленькие губки, растянувшиеся до размеров огромного багряного волосатого рта, из которого торчит детская макушка.
Ее подташнивает в этой разогретой атмосфере.
– Я вижу его, – пытается прокричать Нелла, оживившись при виде этой маленькой макушки.
– Правда? – спрашивает Марин.
Нелла выныривает.
– Тужьтесь. Когда показалась головка, надо тужиться.
– Нелла, у меня нет больше сил. Он теперь сам вылезет.
Нелла снова ныряет, чтобы потрогать младенца.
– Нос еще не показался, Марин. Он может задохнуться.
– Тужьтесь, мадам, тужьтесь, – упрашивает Корнелия.
– А если я его раздавлю?
– Тужьтесь, мадам, тужьтесь.
– Тужьтесь! – велит Нелла.
– Заткнись! – кричит Марин. – За каким чертом меня к нему понесло?
Корнелия с Неллой переглядываются, горя желанием услышать наконец, как и почему Марин оказалась в этой передряге. Та вдруг взвывает.
– Держите. – Нелла вставляет ей палочку промеж зубов. – Еще раз тужьтесь.
Марин тужится, вгрызаясь в палочку, потом вытаскивает ее изо рта.
– Он меня разрывает. Я чувствую.
Нелла ныряет под нижние юбки.
– Ничего подобного, – докладывает она, хотя прекрасно видит разрыв в багрянисто-волосатом месиве и еще больше крови. Если так рождается ребенок, к чему поднимать лишний шум? – Он постепенно выходит. Тужьтесь, Марин, тужьтесь.