Миниатюрист
Шрифт:
– Вы думаете, это мальчик? – спрашивает она.
– Да, – отвечает Марин, осторожно похлопывая себя по пузу. Ей хочется его погладить, но, видимо, устыдившись нежных чувств, она останавливает этот порыв.
– Должно быть, уже скоро.
– Скоро, – соглашается Марин, глядя в огонь. – Я тут кое-что читала. – Она сглатывает слюну и закусывает губу. – Нам понадобятся горячая вода и чистые тряпки, а еще палочка, которую я буду закусывать. Я скажу Корнелии.
Она говорит об этом как о пустяшном деле, и Нелла испытывает к ней жалость. Она ничего не знает о предстоящих реках крови, о том, что будет ходить под себя, об отказе тела слушаться, о том, что ее от страха будет бросать в жар и она начнет орать благим матом… Ей кажется, что одним усилием воли, без всяких негативных последствий, она вытолкнет из себя младенца, аккуратного и чистенького, такое герметичное создание, к которому все так и будут относиться. Если Йохан стал впадать в меланхолию и нуждаться в Библии, то Марин сделалась оптимисткой.
Зато они наконец-то живут в мире.
– Давай поиграем. – Марин сортирует фишки, точно разменные монеты. – Можешь начинать.
Нелла выставляет первую фишку – красная метка на поле из инкрустированного бука. Марин мысленно оценивает ее ход.
– И как тебе «Расфуйс»? – спрашивает она, делая свой ход.
Марин бросает кости. Увидев цифру «шесть» и не зная, куда поставить очередную фишку, она накрывает ее своими белыми пальцами, словно играя в прятки. Наконец находит ей местечко и, откинувшись на спинку стула, протягивает ладони к огню. Теперь Нелла перекатывает кости в кулаке.
– Он напуган, – сообщает она, – и выглядит больным. Постоянно твердит, что скоро умрет.
Марин молчит.
– Его собираются пытать, – продолжает Нелла. – Там есть человек…
Марин вскидывает глаза.
– На дыбе?
– Кажется, так.
Марин молчит.
– Я не могу к нему пойти, ты же понимаешь.
– Понимаю.
Нелла выкатывает маловразумительную «четверку». За последнее время Марин еще больше раздалась. «Он в ловушке собственной души, из которой я его не могу вытащить». Нелла вдруг вспомнила слова Марин, сказанные прерывающимся голосом, а ее рука была при этом прижата к груди.
– Это все Джек, – говорит Нелла. – Он официально обвинил Йохана в содомии.
Марин, подержав кости в горсти, медленно их выкатывает.
– Понятно. А о ране, которую ему нанес Отто, он сообщил?
– Нет, насколько мне известно. Он хочет навредить только Йохану.
– Он еще больше навредил бы ему, если б взялся за Отто. Но Джек англичанин. Он не видит дальше своего носа.
Обе молчат.
– Но должно быть два свидетеля, Марин. Один – Джек.
Рука золовки с зажатыми в кулаке костями падает на колени, а взгляд устремлен в огонь.
– Это он, да? Меерманс?
– Ганс не пойдет на такое.
– Зато Лийк пойдет. Она же вас ненавидит, и ей хватит ума понять, что будет с вами, если Йохан… если Йохан… – она не может закончить фразу. – Давайте спасем их сахар.
Марин витает в облаках, сплетая пальцы то так, то эдак. Поглядела на свой живот, потом махнула рукой – точь-в-точь как брат.
– Тогда Лийк увидит, что я в положении. А я должна держать это в тайне.
– А если она уже знает?
Лицо Марин искажается от ужаса.
– Это невозможно. Если бы она знала…
– Тогда поговорите с Меермансом. Он не захочет смерти своего старого друга. Он к вам прислушивается, я видела. Вы носите его ребенка, Марин.
Их взгляды встречаются.
– Ты ничего про нас не знаешь. Побольше слушай Корнелию.
– Вы хотели выйти за него замуж, но Йохан сказал «нет», Меерманс был недостаточно богат, и тогда он, вам назло, женился на еще более богатой. Я все про вас знаю, Марин. О том, как с вами поступил Йохан, вам стало известно не сразу, через несколько лет, вот почему вы его так ненавидите.
Это не только удивило Марин, но, кажется, еще и позабавило.
– Меерманс жалеет о своем поступке, – продолжает Нелла. – Лийк ему безразлична. Он любит вас, а вы любите его.
– Красивая история, – наконец заговорила Марин, – склеенная Корнелией из подслушанных под дверью обрывков. – Она в рассеянности снова кладет ладонь на живот. – Красивая история, – повторяет она. – Я в ней неплохо выгляжу, правда? Не то что мой брат. Это в ее духе. Корнелия испытывает ко мне благодарность с того дня, когда я забрала ее из сиротского приюта.
– Это не история. Это реальность.
– Реальность, Петронелла, выглядит несколько иначе.
– Неправда. Корнелия говорит…
– Мой брат действительно отказал Гансу Меермансу, но он сделал это по моей просьбе.
– Что?
Марин вздохнула. Вспоминать об этом больно, и она тщательно подбирает слова.
– Я полюбила Ганса Меерманса. Когда мне было пятнадцать. Но я не хотела выходить за него замуж.
– Но почему?
Марин пристально на нее смотрит.
– Я не хотела отказываться от того, что имела. От той, какой я была. Здесь я хотя бы о чем-то могла мечтать. А там, на Принсенграхт… ты же видела Лийк.
– Я не совсем…
– Йохан, при всех его минусах, никогда не вмешивался в мою жизнь. Чего нельзя сказать про меня, увы. – Она потирает лицо. – Я попросила его взять вину на себя, что он и сделал. Чтобы смягчить удар. Лучше услышать, что женщина, которую ты любишь, тебе не предназначена, чем узнать, что она не разделяет твоих чувств. – Кажется, она сама не верит в то, что говорит. – В общем, Йохан сделал это ради меня. И вся их многолетняя дружба пошла прахом из-за того, что я не захотела стать его женой.
Марин, резко встав, опрокидывает игровую доску. И выходит из комнаты, бормоча при этом: «Йохан… Йохан…» Нелла так и застыла, униженная тем, что поверила глупым сплетням. Дрожащими пальцами она подбирает разлетевшиеся фишки.
«Неужели я только игрушка в чужих руках?» – задается она риторическим вопросом. Она перестала понимать окружающий мир. Только чувствует, как все ее дергают за ниточки.
Диких зверей надо приручать
Нелла и Корнелия в кухне лущат горох. В голове у Неллы крутится услышанная информация, и служанка, кажется, обо всем догадывается. В правде, которую открывают тебе одной, есть нечто, что сразу убеждает. Но Корнелия предпочитает не задумываться о грядущем дне, сосредоточившись на горохе. Сейчас она демонстрирует свою земную крестьянскую сущность: жизнь циклична, все в руках Божьих, а значит, Йохан не умрет, и Отто, возможно, еще вернется. Хорошо жить в мире савойских кочанов, крепких, как географический глобус, чистеньких вымытых морковок, порезанного зеленого лучка и лука-порея, пастернака, турнепса и горошин самой разной формы.