Министр любви [сборник рассказов]
Шрифт:
— Почему сорок? — не понял Вениамин Григорьевич.
— В Бостоне от аэропорта до моего отеля — сорок минут. И потом — здесь тихо, никаких карнавалов, я в «Мерседесе» один. Начинайте!
— По телефону?!
— А как же еще?! Я дома не бываю! Я выучил по телефону Талмуд — «Не желай дома ближнего твоего, ни жены его, ни вола его» — Или вы думаете, что русский сложнее Талмуда? Начинайте, мы уже на «Коменвелс авеню». Это всего тридцать три минуты…
Вениамин Григорьевич приподнял очки, протер глаза и скромно выругался по — русски.
— Что? —
— Начнем с алфавита, — сказал Вениамин Григорьевич, — «а, б, в»…
— Что вы там бекаете, — проговорил Гинц. — с какого алфавита?! Начнем со сфиней! Я же вам говорил, что буду продавать России сфиней! Чем вы мне можете заплатить за миллион туш сфиней?!
— В каком смысле? — спросил Вениамин Григорьевич.
— Газом? Нефтью? Бокситами?
— Я не совсем понимаю.
— Я не вас спрашиваю, я спрашиваю Тихомирова, — сказал Гинц, — валюты у них нет. Их рубли мне не нужны. Я не могу вам сейчас объяснять основы экономики. Переведите, пожалуйста: «Чем вы мне заплатите за миллион туш сфиней?»
— Вы хотите начать с такой фразы? — ужаснулся Вениамин Григорьевич.
— Да.
— Но она невероятно сложна!
— Май френд, я Талмуд учил по диагонали — «Каин, где Авель?!» Я Экклезиаста взял на приеме у президента Венесуэлы — «суета сует — все суета, май френд!» Книгу притчей Соломоновых — в «Кадиллаке», между Дурбаном и алмазными копьями. Итак: «Сколько вы мне заплатите за миллион туш сфиней?!»
Начался новый этап в жизни Вениамина Григорьевича. Мама его называла «телефонным». Почти каждый день он звонил — то в Сингапур, то в Японию, то на Мадагаскар. Где-нибудь в три ночи Гинцу требовались две фразы, воспевающие перестройку.
Вениамин Григорьевич поливал себя холодной водой.
— «Все, что происходит в вашей стране — это чудо», — произносил он.
— Это худо?
— Чудо, чудо! — поправлял он.
— «Если б не перестройка», — продолжал он.
Гинц повторял.
Где-нибудь в час ночи Гинц начинал обвинять советское руководство.
— Три фразы — но крепких!!! — просил он.
Мама клала на голову Вениамина Григорьевича заранее заготовленный лед.
— «Это непорядочно», — диктовал он.
— «Я прекращаю всякие переговоры», — говорил он.
— «Господин Тихомиров — вы — свинья», — заканчивал он.
— Не слишком крепко? — интересовался Гинц.
— В самый раз, — успокаивал Вениамин Григорьевич.
— Спасибо, — благодарил тот, — как по — русски «bon matin?»
— Доброе утро.
— Доброе утро, товарич!
— У нас ночь, мсье Гинц.
— Как по — русски «спокойной ночи?» — интересовался Гинц..
Однажды Вениамин Григорьевич напугал весь дом. Глубокой ночью он сидел у телефона и что было мочи орал: «Ай! Ой! Ай! Ой!»
Все повскакали — мама, жена, заплакал ребенок. Все носились в ночном белье:
— Что? Что случилось?!
— Ой! Ай! — продолжал вопить Вениамин Григорьевич.
— Тебе плохо? — кричали родные, — скажи, что — сердце, зубы?
— Ой! Ай! — орал тот.
— Голова? Печень?
— Восклицания! — сказал тот, — отстаньте — восклицания! Мсье Гинцу срочно нужны восклицания. Русские восклицания — и продолжал кричать в трубку: «Уй! Эй! Ах! Эх!»
— Мне столько не надо, — сказал Гинц, — что кричат при занижении цен на свинину?!
— Хазейрем, — ответил Вениамин Григорьевич и положил трубку.
Он сидел голый, в одних трусах. В лунном свете маячили разбуженные мама и жена.
— Почему вы не спите? — спросил Вениамин Григорьевич.
— Когда завышают цену на свинину, — сказала мама, — восклицают «хозейрем»! А что восклицать нам?.. Ты знаешь, что счет за телефон всегда выше платы за урок?..
— Мама, — сказал он, — как по — русски «катитесь к чертовой бабушке?» Это я готовлю последний урок, мама…
— Плюньте! — сказал Чуднис, — жизнь прекрасна! Она готовит нам сюрпризы! Я задумал гигантское предприятие. Разве евреев изгоняли только из Испании? Что за индивидуализм — выступление перед Гинцем, перед Да Костой? Вы выступите сразу перед всеми евреями — изгнанниками из Франции, Германии, Англии. Евреями до изгнания и после. Какая разница — еврей всегда перед изгнанием, Бен! Вы выступите перед всеми евреями нашего цветущего города, в субботу, в царицу субботу, когда сердца наши раскрываются, словно розы в июле. А когда раскрываются сердца, Бен — раскрываются и карманы.
— Но не так широко, — заметил Вениамин Григорьевич.
— Бросьте вашу иронию, она отравляет вам существование. Улыбайтесь жизни — она улыбается только в ответ. Я придумал дьявольскую штуку — у вас будет вечер, у вас будут иудеи, и они не будут платить за билеты.
— А откуда ж, позвольте узнать, поплывут миллионы?
— Коллект, — загадочно произнес Чуднис.
— Что?
— Вот видите — вы живете здесь восемь лет, и не слышали этого магического слова. Коллект — это ловушка для богатых, это капкан для розовых толстосумов, это засада для родственников Креза. Сколько мы можем взять за билет? 20? 30? Они вам кинут эти вонючие франки — и до свидания, след простыл. А если мы поставим сорок — они уже не придут. И тут всплывает мистический коллект. Коллект — это тайна, это «кто сколько может». Вы представляете, Бен, сколько они могут?! Мы придем с вами на коллект в шляпах, в черных цилиндрах, мы их перевернем и поставим в разных углах. И — кто сколько может. Евреи начнут бросать, Бен. Вы когда-нибудь видели, как бросают евреи?!
— Нет, — признался Вениамин Григорьевич.
— Вы когда-нибудь видели, — продолжал Чуднис, — как бросают евреи, когда на них смотрят другие евреи?! Они бросают размашисто, широко, густо. Если Гинц бросит сто, то да Коста уже не может меньше двухсот. Вы слыхали об арифметической прогрессии? Так коллект — это геометрическая! И если б было прилично — мы б должны были придти в трех цилиндрах!..
В тот же день они пошли по магазинам в поисках черных котелков. Цилиндров было много, разных моделей и диаметров, но Чудниса смущала их глубина.