Миноносец. ГРУ Петра Великого

Царь Петр однажды по пьяному делу, в застолье, начал рассуждать: дескать, Европа нужна нам на несколько десятков лет, а там мы можем повернуться к ней… Ну, в общем, понятно чем. Будучи слабее остальной компании на выпивку, я мирно дремал, положив голову на стол и не прислушиваясь к разговору, а на этой фразе вдруг вскинулся:

– Нельзя, государь! Как раз нож в спину получим!

Все замерли, ожидая грозы: царь не любил, когда перебивают, – однако через секунду испуганную тишину разорвал его смех:

– А ты, пожалуй что, прав! К иным друзьям лучше тылом не поворачиваться!

Бьюсь об заклад, Петр вспомнил именно о польских своих

союзниках. Приехавши в его свите в городок Станиславов, на встречу с королем Августом, я окунулся в такой бездонный омут лицемерия, что не чаял и выбраться из него. Казалось бы, уроженцу Венеции невместно удивляться примитивным интригам каких-то варваров – однако в городе на лагунах мне довелось вращаться отнюдь не в высших кругах, да и по крови я не венецианец, а русский. Отец мой (коего сыну знать не довелось) был русским ратником или казаком, попавшим в турецкий плен, освобожденным с галер великим Морозини и канувшим в Лету бесследно. Но не бесплодно! Слава богу, хватило ума сию родословную от царя утаить. Здесь меня числят иноземцем, и оспаривать этот статус резону нет. Хотя бы потому, что иноземцу жалованье идет вдвое выше, нежели русскому в том же чине. Уж не говорю о свободе: подданные в глазах царя – рабы, а к наемникам отношение иное. Какой бы странной и чудовищной нелепицей это ни казалось, но в России невыгодно быть русским!

Впрочем, Петру наплевать, какой масти лошадь, лишь бы воз тянула. Важнее рода-племени чин, и тут на государя грех жаловаться. Принять подозрительного чужака и безродного бродягу капитаном в гвардию, а потом за десять лет возвести до генерал-майора – это признание достоинств! Бывали, конечно, и более блестящие карьеры, зато с гордостью могу сказать, что все свои чины и награды добыл честно, потом и кровью. Дрался при Лесной, под Полтавой, на Пруте был контужен, потом от поноса чуть не сдох, а дальнейшая война с турками, уверен, без меня бы совсем иначе пошла. Днепровские городки оборонил, морем и сушей ходил в Крым, в ответ на ханские набеги. Большое турецкое войско, с самим визирем во главе, вынудил к отступлению и Борису Петровичу Шереметеву, как бычка на заклание, подвел. Слава поражения оного принадлежит фельдмаршалу – но и ваш покорный слуга не на печи лежал.

Теперь царь, похоже, пожелал испытать меня на годность к иной службе и совлечь с честного воинского пути на кривые тропы дипломатии. В недавнем совете возобладало почти единодушное мнение (один князь Кантемир его не поддержал), что одновременная война с Портой Оттоманской и Шведским королевством России не по силам. Истощение государственной казны превосходит все границы разумного. Надо искать либо союзников против султана, либо мира с ним. Начали поиск, разумеется, с Августа. Меня государь представил соседственному монарху как военного советника, поэтому в конференциях я откровенно бездельничал, изучая от скуки тонкости этикета, упражняясь в построении на лице доброжелательной улыбки и разглядывая польских контрагентов.

Дело в том, что алиату нашему воевать было нечем. Он с готовностью обещал царю любую возможную помощь против турок – но обещал за себя лично, не за государство. Принудить Речь Посполитую король не имел власти. Чтобы привести в действие компутовое войско – содержимое на жалованье согласно компуту, сиречь расчету, утвержденному сеймом, – требовалось сеймовое же решение. Совершенно непреодолимый барьер, и даже если его каким-то чудом переползти – все равно толку мало, ибо численность войска не превышала дивизии. Для увеличения надо убедить шляхту поступиться доходами в пользу казны. За целый век ни одному польскому монарху, кроме Яна Собесского, такого не удавалось.

Чем ближе я узнавал политическое и военное устройство республики, тем больше дивился Августу, рискнувшему втянуть ее в Северную войну, чтобы

отнять у шведов Ливонию. Сие подобно кавалерийской атаке верхом на корове: кроме большого количества говядины, ничего хорошего не выйдет.

Сам король, будучи на голову ниже Петра, возмещал невыдающийся рост исключительной телесной силой и крепостью. Приверженность нехитрым плотским радостям знаменовала в нем решительный перевес тела над духом. Я часто ловил себя на том, что к злейшему врагу Карлу Двенадцатому испытываю большее сродство, нежели к союзнику. Присущие Августу фальшь и лицемерие казались особенно мерзкими в сочетании с королевским саном. Хотя, возможно, поведение сего монарха больше определялось ложным положением, нежели природной лживостью. Божией милостью король польский, великий герцог литовский, русский, прусский, мазовецкий, самогитский, ливонский, киевский, волынский, подольский, смоленский, северский, черниговский и прочая… Сплошная фальшь уже в самом титуле, с первых слов! Какая, к чертовой матери, божья милость у выборного короля шляхетской республики, взошедшего на трон по интригам соседних держав?!

Через нашего резидента Дашкова было известно о тайных негоциациях Августа с турками и предложениях султану заключить союз против русских, для возвращения Речи Посполитой Киева и Смоленска. Происки эти длились, пока мы испытывали неудачи, а шансы турок в сей войне казались предпочтительными. Теперь, после поражения и гибели Али-паши, король уверял Петра в своей верности и претендовал в награду за оную верность получить что-то из владений султана, а возможно, и от себя царь добавит все тот же Киев, pourquoi pas?

Разумеется, Петр гнилое нутро соседа и союзника знал. Знал гораздо лучше меня, пока еще совершенного профана в большой политике. Не ожидая действительной помощи от Польши, он уповал на союзный трактат оной с императором: вступление в турецкую войну Речи Посполитой побудило бы вооружиться и Священную Римскую империю. Неустрашимые полки Евгения Савойского могли разом склонить весы судьбы в нашу пользу. Ради этого конференции сменялись застольями, пирушки – танцами, велись хитроумные речи, взрывались фейерверки, гремела музыка, кружились в танце дамы и кавалеры… Великолепие короля и его свиты восхищало бы, когда б не знать, за чей оно счет.

Август, хоть и родился немцем, по свойствам души был, пожалуй, ближе к полякам. Деньги у него совсем не держались. Вихрь бесконечных праздников и балов уносил, заодно с собственными доходами монарха, и русские военные субсидии. Канцлер Ян Себастьян Шембек и многие другие вельможи, светские и духовные, тайно получали пенсион у Дашкова – но был ли с этого прок? Не замечал от них деяний в пользу России. Похоже, сии персоны брали деньги только за то, чтобы не пакостить.

Мне не удалось выбить из казны хотя бы по двадцать алтын на душу, в счет задержанного жалованья, для исправления своим солдатам обуви к зиме, – а содранные с нищих мужиков копейки складывались в многотысячные суммы и улетали в Варшаву, чтобы обернуться испанским бархатом и брабантскими кружевами на обольстительных плечах королевских любовниц. «Черт побери, – думал я, бесстыже любуясь алмазным сиянием умопомрачительного декольте княгини Любомирской, – у этой шлюхи тысяча пар сапог между грудями!»

– Она прелестна, не правда ли? – Моложавый и стройный, как Адонис, католический священник подкрался сзади так тихо, что и не заметишь.

– О да, особенно ее бриллианты! А вам, аббат, что нравится в дамах более всего? Душа, наверно?

– Разумеется, генерал! Но созерцание облика столь возвышенного напоминает нам, что и бренная плоть тоже сотворена Господом!

– Да, отче! Напоминает такоже и заповедь Его, всякому дыханию данную.

– Какую, сын мой?

– «Плодитесь и размножайтесь»!