Минута пробужденья. Повесть об Александре Бестужеве (Марлинском)
Шрифт:
Худо на плацу, того хуже — на часах, да и в пустой сакле не праздник.
Изредка саклю навещала Ольга Нестерцова, стараясь разминуться с хозяином. Это она наводила у него порядок, пока он ходил в Эрпели. Убирала и теперь, чинила, стирала амуницию. Но почему-то сторонилась его.
Над этим он голову не ломал. Хотя минутами слепая тревога подкатывала к сердцу. Бестужев гнал ее, заставляя себя думать о рукописи, ждущей завершения.
Он обязался отправлять Павлу в год 500 рублей. Петербургские и московские журналы дрались из-за Марлинского, не скупясь на гонорары. Не попытать ли и
Павла наставляет в письмах, Петра — в личных разговорах.
Генерал Панкратьев отпустил Петра Бестужева в Дербент для лечения, и летом 1832 года братья вместе в дербентской сакле.
Затравленный командиром, Петр сделался желчен, нелюдим. Александр тщится растормошить его, заставить что-нибудь поесть. Петр часами сидит, забившись в угол тахты, зверовато озирается, сорочка расстегнута, волосы в беспорядке.
Ночами, свободными от караула, Бестужев корпит над рукописью. Чадят свечи, со своей подушки за ним наблюдает Петр, враждебный взгляд жжет затылок, но надо писать, писать. Упущено столько времени! Не заработаны деньги, которых ждет семья.
В приказе об отставке Петра каверзные оговорки. Петру дозволено жить только в Сольцах. Где в деревне доктора?
Он обнимает безучастного, с остановившимися глазами брата. Провожает его на корабль, держащий курс в Астрахань.
Скрылись паруса, увозившие Петра. Александр спешно готовит дом, ожидая Павла, которому наконец обещан отпуск.
Вместо очага в сакле сложили печь, подогнали рамы и двери. Бестужев доставал гвозди и доски, что в Дербенте было непросто.
Его одолевали чирьи и ячмени, рези в животе.
Наградами снова обошли, в походы не пускают, донимают муштрой и караулами, как рекрута.
Известность Марлинского докатилась до Кавказского штаба, барон Розен, новый командующий корпусом, ценя писателя Марлинского, в грош не ставил рядового Бестужева…
Павел возмужал, обрел зычный бас, властные манеры. Уже изведал все кавказские наслаждения — лихорадку, завал желудка, болезнь печени. Рассуждал о походах, армии, об артиллерии и прицеле к пушкам. (Изобретенный им прицел назван бестужевским. Николай и Михаил построили в Забайкалье экипаж — «бестужевку»…)
Младший брат взял с конторки номера «Московского телеграфа», Александр возбужденно объяснил: этот «Аммалат-бек» рождался несказанно тяжко. Истинную кавказскую быль нелегко обратить в романтическую историю…
Павлик удерживал зевоту. Старший брат все еще обуреваем головоломными идеями, будто философ-профессор, а не рядовой линейного батальона. Талант победил крепостные стены, каспийскую глушь, дал знаменитость и деньги. Вот и славно. Но постоянное копание во всяких отвлеченностях?
И эти чаепития Александра со старыми татарами, персами; седобородый бек Ферзаали — друг ему задушевный. К восхищению братом у Павла добавляется насмешливая нотка, какую вызывает всякое чудачество.
Павел полагает — Сашу тянет к старикам, потому что сам стареет: здесь мозжит, там колет, глаза гноятся, два дня не брит — серебряная щетина.
Александр
Павел, вероятно, и сам нашел бы чем занять себя. Вскоре они расстанутся: свидятся ли когда-нибудь?
Рукописные листы покоятся под тяжелым голышом, принесенным с берега Каспийского моря.
Павлу милы эти заботы, он и сам тревожится за Сашино зрение, — как-то сможет писать?
— Обойдется, — успокаивает Бестужев, — я заказал Лиошеньке очки.
Он снабдил Павла всем нужным для обратной дороги, дал пятьсот рублей. Матушку порадовал: «Павел стал прекрасным молодым человеком: солиден, умен, нравственен. Я ожил душой, пожив с ним».
С отъездом Павла — глухая пустота. Заполняя ее, Бестужев затеял переезд из сакли в татарский дом неподалеку от крепости. Здесь квартировал капитан Иван Петрович Жуков — лысеющий крепыш, добрый малый, судимый за причастность к Южному обществу, сосланный рядовым в Архангельск, на их свадьбу с дочерью коменданта явился незваный гость — фельдъегерь: жених переводится на Кавказ. За храбрость и рану теперь ему возвращен офицерский чин…
В этом доме снимали комнаты и другие офицеры. Все расположены к Бестужеву, — он ссужал их деньгами и не торопил с возвращением долга.
Подполковник Васильев тоже попал под впечатление от богатства, обрушившегося на подчиненного. Деньги текли не с папенькиного банковского счета, не от оброчных крестьян, не из поместья, но за писания, какие этот нижний чин изготавливал в караульне. Странность, сбивавшая с толку Якова Естифеевича. Тем более что Бестужев был старателен на плацу и на часах. Своенравничал только вне казармы. Щеголял в шинели тонкого сукна, сам изобрел фасон, не спросясь, поселился в новую квартиру…
На подобное своеволие Васильев теперь взирал снисходительно. Выкажет государь августейшую милость к сочинителю — командир батальона заранее ее угадал; не выкажет — командир батальона не давал рядовому послаблений в службе.
Новое жилье Бестужева состоит из двух комнат: меньшая — кабинет, большая — спальня с выходом на галерею, опоясывающую со двора весь дом.
Переселение было хлопотное — вещей и мебели много, ковры, свернутые в тяжеленные трубки, перетянутые бечевой книги, коллекция сабель (выписывал оружие из Петербурга, заряженный пистолет держал под подушкой, кинжалами украшал стены). Возница опаздывал, ковры, книги, тюки с вещами свалены на землю. Тучи набухли дождем.
В разгар суматохи явилась Ольга Нестерцова. Словно не исчезала, провалясь как сквозь землю. Подогнала чью-то повозку, кликнула двух отставных унтеров; все завертелось в безостановочном движении, источник которого — сероглазая девица с косой.
Ливень грянул, когда переезд был завершен.
Вечером, вздув самовар, Бестужев благодарно всмотрелся в неожиданную помощницу. Под кавказским солнцем быстро созревали не только горянки.
Сравнение с горянкой не совсем подходило. У Ольги русская красота — румянец во всю щеку, черные ресницы при светлых волосах и ясных серых глазах, нежная линия подбородка.