Минувшее

Трубецкой Сергей Николаевич

Неблагополучно было у нас и с отношением к армии.

Армия — кость от кости и плоть от плоти народа. Между тем в России за последний период начала образовываться опасная трещина между армией и наиболее культурной частью народа. Наша интеллигенция —даже не интернациональная и антинациональная ее часть—считала армию чем-то чуждым. А уж, кажется, в «недемократичности» нашу армию последнего периода упрекнуть было невозможно! Скорее — наоборот. Высший командный состав армии был обычно скромного, а часто —оченьскромного происхождения. Чего, кажется, скромнее происхождение, например, генералов Алексеева и Иванова, занимавших в нашей армии самые высшие посты! И это было не исключение, а скорее правило. Например, можно отметить,

что за время Мировой войныни одинГлавнокомандующий или Командующий армией не носил громкой, тем более титулованной русской фамилии! Люди с такими именами сражались на куда менее видных постах, И это нельзя назвать неожиданным для тех, кто следил за эволюцией в отношении к военной службе среди нашей аристократии и высшего дворянства. Среди этого слоя общества, тоже за последний период русской истории, начался какай-то отход от армии, при этом менее понятный, чем в рядах интеллигенции. Вот пример из истории нашей собственной семьи, но типичный для многих. Поколения три тому назад почти все наши предки были военными, а в следующих поколениях военных, наоборот, было очень мало. При этом «интеллигентского» отталкивания от армии у нас но было. Как сейчас помню ответ моего отца — это было в мои студенческие годы — на уговоры войти в какое-то пацифистское "Общество мира". «Я признаю в России только одно "Общество мира",—ответил мой отец,—русскую армию!» Характерно, что у меня, как со стороны отца, так и со стороны матери, оба прадеда были полные генералы, деды, служившие в гвардии, ушли в отставку еще в обер-офицерских чинах, мой отец только отбыл воинскую повинность и, единственный из четырех сыновей деда, был офицером запаса... Такой отход от армии, даже без ее интеллигентского отрицания,— очень характерен и столь же печален.

За поражения нашей армии несем тяжелую, но справедливую ответственность все мы, русские люди, не выдержавшие грозного военного испытания поколений. Русские знамена, которые при наших дедах и прадедах были овеяны победами, мы — их недостойные потомки — покрыли позором поражений.

Но пусть спят спокойно в сырой земле кости тех русских людей, которые сложили их в борьбе за Отечество. "Мертвые сраму не имут!" На их крови, на их подвигах воздвигнется снова временно поверженная слава России.

РЕВОЛЮЦИЯ 1917 ГОДА

Революцию 1917 года менее всего можно назвать "неожиданной", хотя никто, конечно, не мог предсказать ее сроки и формы.

Я совершенно ясно помню предшествовавшее ей гнетущее чувство мрачной обреченности. Я никогда не ощущал этого чувства столь ясно и сильно, как именно тогда.

Несмотря на некоторую примесь восточной крови — кажется, нет в мире аристократии с более смешанной кровью, чем русская! — я никогда не был фаталистом. А в политике я считаю фатализм у ведущих слоев общества просто преступным. Но тогда реагируя против этого чувства обреченности всеми силами своей души, я как никогда ощущал, что что-то «фатальное» нависло над Россией: злой Рок витал над ней... И такое ощущение было тогда далеко не исключением, наоборот, оно было очень широко распространено. Относились к нему, конечно, по-разному, в зависимости от политических вкусов и убеждений: иные радовались, другие — страшились, но все так или иначе — «ощущали», а не только «понимали» грозность положения.

А положение было, действительно, грозное, но совсем не безнадежное. Наша военная ситуация не только не ухудшилась, но, напротив, с материальной стороны (всяческое снабжение армии) несомненно улучшилась. Правда, дух народа начал сдавать. Он не сдал еще вполне, и мог даже еще воспрянуть, но ясно ощущалось, что новых тяжелых испытаний он уже не выдержит...

Под ногами чувствовались какие-то глухие подземные толчки: Ахеронт приходил в движение...

Ничего еще не было потеряно и все еще могло быть спасено: весь ужас был в том, что власть, которая была призвана защищать и спасти Россию от ужасных потрясений,

была совершенно не на высоте положения.

Я уже говорил про нашу "левую общественность" и ее тяжкие грехи перед Отечеством. Она оставалась все той же, и огромная доля ответственности за случившееся лежит на ней.

Но власть, спасшая Россию во время потрясений «первой революции» (Столыпин), не только не нашла в себе сейчас творческих сил, но даже вообще — никаких сил...

Это было вдвойне ужасно! "Quos Jupiter perdere vult, dementat prius".^[1]Это полностью может быть отнесено к нашей власти в предреволюционный период 1916/17 гг. Но и глупец может быть мужественным, на нашу же власть — на горе России — нашел одновременно припадок политического слабоумия и старческого безволия...

Все революции в истории случаются не столько от мощи напора разрушительных сил, сколько от слабости сопротивления сил охранительных. Русская революция 1917 года является яркой иллюстрацией этого.

Положение было трудное, но, повторяю,небезнадежное, я сказал бы даже более — пока даже еще не трагическое. Из действительно трагического положения страну — кроме чуда— может вывести только гений. В 1917-м, по моему глубокому убеждению, Россию мог - спасти и не-гений, но человек с ясной головой и сильной волей. Одним словом — человек типа Столыпина, которого даже его сторонники, к коим принадлежал и я, "гением" все же никогда не считали.

Процесс истории неповторим, но, в сущности, власти надо было тогда, в общих чертах, сделать аналогичное тому, что сделал ранее Столыпин:проявить умеренный либерализм и крепко взять поводья в руки...

Власть не сделала ни того, ни другого — последовала революция!

Первая пореволюционная власть (Временное правительство) попробовала применить исключительнопервуючасть этой политической программы, при этом исключив «умеренность», а напротив, доведя «либерализм» до совершенного абсурда. «Либерализм» — в искаженном смысле «всепозволенности» — был, действительно, доведен до крайних пределов, а какая бы то ни было государственная власть доведена до нуля...

Результат — новая, большевицкая революция!

Большевики стали проводить исключительновторуючасть программы. Они бросили всякий «либерализм» и довели «власть» до абсурда, то есть до пределов безграничного абсолютизма. Таким методом большевики держатся уже больше 20-ти лет, но губят страну и, конечно, рано или поздно сами падут жертвой кровавой революции, если решительным образом не эволюционируют, что мало вероятно!

Февральская, так называемая «бескровная», революция открыла, таким образом, целую серию революций в России, серию еще не закончившуюся...

Примирить с собой нашу «левую общественность» наша дореволюционная власть конечно не могла, и даже не должна была к этому стремиться, иначе ей пришлось бы самой идти по губительному пути будущего Временного правительства. Но не раздражать, а, напротив, привлечь на свою сторону представителей умеренно-консервативного и даже умеренно-либерального направления власть могла идолжнабыла это сделать.

Отбрасывать в оппозицию таких монархистов и людей таких умеренных убеждений, как, например В. В. Шульгин или М. В. Родзянко, было со сторовы государственной власти преступлением, если только не... идиотизмом.

Но если уж вести такую политику, не считающуюся ни с каким общественным мнением, то надо, по крайней мере, создать материальную силу, чтобы проводить ее. Так потом поступили большевики, создав ВЧК.

Наша дореволюционная власть не только об этом не позаботилась, но даже, напротив,ослабилатот и без того уж слабый аппарат принуждения, который был в ее руках... Отправка на фронт части городовых и стражников, которых и так было в России слишком мало! — как политически оценить такое действие?!