Мир без конца
Шрифт:
Эдмунд начал со свойственной ему прямотой:
— Мы пригласили тебя, поскольку аббат Годвин не желает, чтобы ты руководил строительством моста.
Фитцджеральда как будто ударили по лицу. Ничего подобного он не ожидал.
— Что? Но со мной заключен договор!
Годвин холодно ответил:
— И поэтому я имею право тебя уволить.
— Но почему?
— Работа затянулась и потребовала слишком много непредусмотренных расходов.
— Мы не уложились в сроки, поскольку граф перекрыл каменоломню, а денег ушло больше, так как пришлось наверстывать.
— Отговорки.
— Это я придумал смерть Колесника?
— Его убил твой брат! — парировал Годвин.
— При чем тут это?
— Человек, которого обвиняют в изнасиловании, — добавил аббат.
— Нельзя вышвыривать мастера из-за поступков его брата.
— Кто ты такой, чтобы говорить, что мне можно и чего нельзя?
— Строитель вашего моста!
И тут Мерфину пришло в голову, что основную работу он уже сделал: вычертил самые сложные детали, изготовил деревянные шаблоны для каменщиков, построил коффердамы, чего сделать не мог никто, сконструировал подъемные краны и лебедки, необходимые для переноса тяжелых камней на середину реки. Обреченно вздохнув, мастер понял, что теперь мост закончит любой строитель.
— Нет никакой необходимости в продлении договора с тобой, — злорадствовал Годвин.
Чистая правда. В поисках поддержки молодой зодчий осмотрелся. Люди опускали глаза. Значит, все уже обговорено. Им овладело отчаяние. Но почему вдруг? Нет, сроки и деньги тут ни при чем. В задержке виноват не Мерфин, и ему удалось-таки наверстать. В чем же истинная причина? Едва задав себе вопрос, ответ он уже знал.
— Так это все из-за сукновальни в Вигли!
Годвин поджал губы:
— Одно с другим вовсе не связано.
— Совсем изолгался, — тихо, но отчетливо произнес Эдмунд.
— Осторожнее, олдермен! — тихонько пригрозил Филемон.
Суконщик не испугался.
— Мерфин и Керис перехитрили тебя, правда, Годвин? Их сукновальня в Вигли совершенно законна. Ты потерпел поражение из-за собственной жадности и упрямства. И теперь мстишь.
Эдмунд прав. Никто не может сравниться с Мерфином в строительном деле. Годвин, конечно, это знает, но ему важнее другое.
— И кого же ты возьмешь вместо меня? Полагаю, Элфрика.
— Это нужно решить.
— Еще одна ложь, — поморщился Эдмунд.
— За подобные речи тебя могут вызвать в церковный суд! — уже громче сказал Филемон.
А если это всего лишь ход в игре, а если Годвин просто пытается изменить условия договора? — подумал Мерфин и спросил Суконщика:
— Приходская гильдия согласна с аббатом в этом вопросе?
— Они могут не соглашаться, но это не их дело, — ответил настоятель.
Мостник пропустил эти слова мимо ушей и продолжал вопросительно смотреть на Эдмунда. Тот покраснел.
— Годвин, к сожалению, прав. Члены гильдии давали заем на постройку моста, но аббат остается лордом города. Так было условлено с самого начала.
Мерфин повернулся к монаху:
— Вы имеете еще что-нибудь сказать мне, лорд аббат?
Он все еще надеялся, что Годвин предъявит ему что-нибудь дельное, но тот твердо произнес:
— Нет.
— Тогда спокойной ночи.
Зодчий секунду помедлил. Повисло тяжелое молчание, и Мерфину стало ясно, что все кончено. Молодой человек вышел из зала и глубоко вдохнул морозный ночной воздух. Как-то не верилось. Он больше не строит мост. Фитцджеральд двинулся по темным улицам. Ночь была ясной, и дорогу освещали звезды. Он прошел мимо дома Элизабет, но ему не хотелось говорить с ней. Приостановился возле дома Керис, но тоже прошел мимо и направился вниз к реке. Его маленькая весельная лодка стояла на приколе напротив острова Прокаженных. Строитель сел в нее и переплыл реку.
У своего дома мастер замер, глядя на звезды и глотая слезы. Нет, не он перехитрил Годвина, скорее наоборот. Мерфин не рассчитал, как далеко готов зайти аббат, сводя счеты с теми, кто встает у него на пути. Сам он считал себя умным, но монах оказался умнее — по крайней мере бессердечнее. Настоятель способен погубить и город, и аббатство, только чтобы потешить задетое самолюбие. И в результате победил. Мерфин вошел в дом и лег в постель, одинокий, сломленный.
38
Ночь перед судом Ральф пролежал без сна. Лорд не раз видел повешения. Каждый год на телеге шерифа из замковой тюрьмы Ширинга вниз на рыночную площадь провозили человек тридцать мужчин и нескольких женщин, которых ждала виселица. Обычное дело, но эти люди сохранились в памяти Фитцджеральда-младшего и сегодня вернулись его помучить.
Некоторые, если шея ломалась при рывке, испускали дух быстро, но большинство умирали долго. Брыкались, пытались вырваться, широко открывали рот, беззвучно кричали, мочились и обделывались. Он вспомнил одну старуху, осужденную за колдовство: когда у нее из-под ног выбили чурбан, приговоренная откусила себе язык и выплюнула. Тот пролетел по воздуху, шлепнулся на пыльную землю, и толпа, собравшаяся вокруг виселицы, отпрянула в страхе перед окровавленным кусочком плоти.
Крайне невероятно, что Ральфа повесят, но подсудимый не мог избавиться от этих мыслей. Говорили, будто Роланд не может допустить, чтобы по обвинению виллана казнили одного из его лордов, однако до сих пор граф и мизинцем не пошевелил.
После предварительного слушания жюри присяжных передало обвинение против лорда Вигли мировому судье Ширинга. Как и все подобные жюри, оно состояло в основном из рыцарей графства, но вассалы графа Роланда, несмотря ни на что, вынесли решение на основании показаний крестьян Вигли. Мужчины — а присяжными, разумеется, были только мужчины — не дрогнули осудить одного из своих. Их вопросы на слушании свидетельствовали об отвращении к поступку Ральфа, и некоторые теперь даже не подавали ему руки.