Мир без конца
Шрифт:
— Так найди их.
Интересно где, хотел спросить честолюбец, но в этот момент вошли мать Сесилия и сестра Наталия. Петронилла настороженно-вежливо поздоровалась с настоятельницей и попрощалась с сыном. Монахини сели. Аббатисе шел уже пятьдесят второй год, в волосах пробивалась седина, зрение слабело. Она по-прежнему хлопотала как птичка, ее клювик не пропускал ни одной комнаты, настоятельница чирикала указания монахиням, послушницам и служкам, но с годами стала мягче и, как могла, старалась избегать конфликтов. Сестры принесли какой-то свиток.
— Женский монастырь получил наследство, — устроившись поудобней, доложила Сесилия. — От одной благочестивой женщины из Торнбери.
— Сколько?
— Сто пятьдесят фунтов в золотых монетах.
Годвин испугался. Огромные деньги. На них можно построить скромный дворец.
— Их получил женский монастырь… или аббатство?
— Женский монастырь, — твердо ответила настоятельница. — Вот копия завещания.
— А почему благочестивая христианка оставила вам столько денег?
— Скорее всего потому, что мы выходили ее, когда она заболела по пути домой из Лондона.
Круглолицая мягкая Наталия, на несколько лет старше Сесилии, заметила:
— Мы не знаем, где хранить деньги.
Наталия сама затронула тему, которую собирались поднять монахи. Годвин посмотрел на Филемона и спросил:
— А где они сейчас?
— В комнате настоятельницы, куда можно запросто пройти через дормиторий.
Аббат, будто обдумывая только что пришедшую в голову мысль, задумчиво произнес:
— Может, некоторую сумму из наследства потратить на новую сокровищницу?
— Думаю, это необходимо, — кивнула Сесилия. — Простая каменная постройка, без окон, с мощной дубовой дверью.
— Это несложно, — с готовностью отозвался Годвин. — И потребуется всего пять — десять фунтов.
— Мы считаем, из соображений безопасности ее следует разместить в соборе.
— Вы полагаете?
Так вот почему монахини пришли с этим вопросом к аббату. Им не понадобилось бы его мнение, реши они построить новую сокровищницу на собственной территории, но собором братья и сестры пользовались совместно. Настоятель кивнул:
— Ее можно пристроить к стене, у пересечения северного рукава трансепта и хора, но вход вывести в собор.
— Да, примерно так я и думала.
— Если хотите, я сегодня же поговорю с Элфриком и попрошу его посчитать расходы.
— Прошу вас.
Годвин был очень доволен, что урвал у Сесилии часть неожиданно свалившихся на нее денег, но после разговора с матерью жаждал наложить руки на большее. Да он прибрал бы наследство целиком. Но как? Зазвонил соборный колокол, все четверо встали.
Осужденного вывели к западному фасаду собора, раздели и крепко привязали к вертикальной деревянной прямоугольной раме наподобие двери. На казнь собрались около сотни человек. Простых монахов не было: им не полагалось лицезреть кровопролитие.
У пятидесятилетнего палача Уилла Дубильщика от ремесла задубела даже собственная кожа. В чистом полотняном фартуке он стоял возле маленького столика с разложенными ножами и точил один из них о камень. От скрежета стали по граниту Годвин содрогнулся. Аббат произнес несколько молитв, закончив импровизированной просьбой к Господу, чтобы смерть вора послужила во славу Божью, дабы отвратить остальных от этого греха, и кивнул Дубильщику.
Уилл встал за спиной вора, вонзил в шею Джилберта маленький нож с заостренным концом и сделал длинный прямой разрез до пояса. Преступник взвыл от боли. Палач сделал еще один перпендикулярный разрез по плечам, образовав подобие буквы «Т». Затем Дубильщик взял другой нож — с длинным тонким лезвием, аккуратно поддел уголок кожи в точке пересечения разрезов и потянул. Приговоренный вновь закричал. Затем, держа уголок левой рукой, Уилл начал осторожно срезать кожу вора книзу. Тот истошно завопил.
Сестра Наталия издала какой-то странный звук, развернулась и убежала в монастырь. Сесилия закрыла глаза и начала молиться. Годвина подташнивало. Кто-то в толпе рухнул в обморок. Спокоен был, казалось, один Филемон.
Уилл работал быстро, его острый нож снимал подкожный жир, обнажая переплетение мышц. Кровь текла обильно, и Дубильщик время от времени вытирал руки о фартук. На каждое движение палача Джилберт отвечал ревом все усиливающейся боли. Скоро его кожа свисала со спины двумя широкими лоскутами. Уилл встал на колени — они на дюйм погрузились в кровь — и начал обрабатывать ноги.
Внезапно крики прекратились. Видимо, преступник потерял сознание. Годвину стало легче. Он хотел, чтобы человек, пытавшийся ограбить аббатство, пострадал, хотел, чтобы и другие стали свидетелями его мук, но все же слушать эти вопли было тяжело.
Уилл бесстрастно продолжал работу, отделяя кожу сзади — торс, руки, ноги. По-видимому, ему было все равно, в сознании жертва или нет. Вскоре палач зашел со стороны лица и, надрезав кожу вокруг запястий и щиколоток, снял ее так, что она повисла на плечах и бедрах. Затем Дубильщик двинулся вверх по туловищу, и Годвин понял, что он собирается снять все одним куском. Скоро кожа осталась только на голове. Джилберт еще дышал.
Палач сделал несколько осторожных надрезов на черепе, положил ножи, еще раз вытер руки, схватил кожу Джилберта и резко дернул вверх. Лицо и скальп отделились от головы, но не оторвались от остальной кожи. Уилл поднял окровавленный кожный покров вора над головой как охотничий трофей, и зрители загудели.
Керис делалось не по себе от мысли, что новую сокровищницу придется делить с монахами. Она извела Бет таким количеством вопросов по поводу сохранности денег, что та в конце концов повела ее осмотреть место. Годвин и Филемон, как бы случайно оказавшись в соборе, от них не отставали.