Мир без конца
Шрифт:
Тот закрыл окно и прислушался. Стук не повторился. Ему захотелось выпить вина, но он не стал нарушать сложившийся ритуал. Через несколько мгновений снова раздался стук. Архитектор открыл дверь. Она вошла, откинула капюшон и сбросила тяжелый серый плащ с платья алого кингсбриджского сукна. Выше его примерно на дюйм и старше на несколько лет. На гордом, даже высокомерном лице сейчас светилась теплая, как солнце, улыбка. Мерфин прижал к себе ее роскошное тело и поцеловал полные губы.
— Филиппа дорогая.
Они улеглись тут же, на полу, едва раздевшись. Мостник страстно желал ее, а графиня его, если такое возможно, еще больше. Фитцджеральд-старший расстелил плащ на соломе, леди Ширинг прижалась к нему как утопающий, зарылась лицом в шею. Оставив Ральфа и переехав в аббатство, говорила ему Филиппа, она думала, что теперь до нее дотронутся только монахини, когда примутся готовить холодное тело к похоронам. При этой мысли Мерфин едва не плакал.
Сам он так сильно любил Керис, что полагал — никакая другая женщина уже не привлечет его. Для него, как и для Филиппы, эта любовь стала нежданным подарком, ключом холодной воды, вдруг забившим в раскаленной пустыне, и оба пили из него подобно умирающим от жажды.
Потом любовники, обнявшись, лежали у камина, и зодчий вспоминал, как все случилось. Переехав в аббатство, графиня заинтересовалась новой башней. Этой женщине практического склада было нелегко заполнить долгие часы молитвой и размышлениями. Она с удовольствием ходила в библиотеку, но невозможно же читать целыми днями. И в конце концов пришла к нему на чердак, где архитектор показал ей чертежи. Это быстро вошло в привычку: леди Ширинг приходила каждый день и что-нибудь рассказывала, а он работал. Строитель всегда восхищался ее умом и силой, а на уединенном чердаке познал еще и таящиеся за величественными манерами теплоту и душевную щедрость. Ему открылось живое чувство юмора Филиппы, и мастер научился веселить гостью. Она смеялась низким грудным смехом, и Мостник почему-то вдруг задумался, как это — быть с ней.
Как-то раз графиня сказала: «Вы добрый. Таких немного». Ее искренность растрогала его, и Фитцджеральд-старший поцеловал ей руку. Простая благодарность, но Филиппа могла остановить его, если бы хотела: достаточно было убрать руку и отступить назад. Он понял бы, что зашел слишком далеко. Но леди этого не сделала — напротив, задержала руку Мерфина и посмотрела с такой нежностью, что тот обнял ее и поцеловал.
Они любили друг друга на матраце, и зодчий только потом вспомнил, что это Керис посоветовала положить его сюда, пошутив насчет каменщиков, которым якобы нужно мягкое место для инструментов.
Аббатиса ничего не знала про него и Филиппу. И никто не знал, кроме служанки графини и Арна с Эм. С наступлением темноты, когда монахини отправлялись в дормиторий, леди Ширинг удалялась в свою комнату на верхнем этаже, а когда сестры засыпали, выскальзывала по наружной лестнице, позволявшей важным гостям не проходить через помещения, где снуют простые люди. Тем же путем возвращалась перед рассветом, когда монахини пели утреню, и появлялась на завтраке, будто всю ночь провела у себя.
Мастер сам удивлялся, что смог полюбить другую женщину меньше чем через год после того, как Керис окончательно оставила его. Конечно же, он ее не забыл. Какое там, думал о ней каждый день. Ему все время хотелось ей что-нибудь рассказать или узнать ее мнение по какому-нибудь сложному вопросу. Порой Мостник ловил себя на том, что следует ее советам — например, осторожно промывает расцарапанную коленку Лоллы теплым вином. А потом — строитель видел ее почти каждый день. Новый госпиталь почти достроили, но соборную башню толком не начинали, а настоятельница внимательно следила и за тем, и за другим. Аббатство потеряло власть над городским купечеством, но Керис постоянно интересовалась, как олдермен и гильдия пользуются правами самоуправления — учреждают новые суды, организуют шерстяную биржу, вводят в ремесленных гильдиях меры и стандарты. Но мысли о ней всегда оставляли в душе архитектора неприятный осадок, послевкусие, как горечь во рту после терпкого пива. Он любил ее всей душой, а возлюбленная все-таки отвергла его. Это как вспоминать хороший день, закончившийся дракой.
— Тебе не кажется, что меня просто тянет к запретным женщинам? — лениво спросил Мерфин у Филиппы.
— Ты о чем?
— Да странно как-то… Двенадцать лет любил монахиню, потом девять месяцев целибата, а теперь вот влюбился в жену брата.
— Не напоминай мне об этом. Это не брак. Я вышла замуж против воли, делила с ним ложе всего несколько дней, и он будет счастлив, если никогда меня больше не увидит.
Извиняясь, Фитцджеральд-старший погладил ее по плечу.
— Но все-таки нужно соблюдать осторожность, как мы делали с Керис.
Не стал говорить о том, что мужчина имеет законное право убить свою жену, уличенную в измене. Зодчему не приходилось о таком слышать, среди знати подобного точно не случалось, но гордыня Ральфа страшна. Правда, как-то Мостник все-таки рассказал Филиппе, что Тилли убил муж.
— Ведь твой отец долго и безнадежно любил твою мать? — уточнила графиня Ширинг.
— Да, правда. — Мастер уже почти забыл эту старую историю.
— А ты полюбил монахиню.
— А мой брат долгие годы мечтал о тебе, блестящей леди. Ну да ладно. Хочешь есть?
— Потом.
— А что такое?
— Ты знаешь.
Мерфин действительно знал. Строитель обнял ее и поцеловал.
Весной эпидемия дала передышку. Люди еще умирали, но заболевали реже. На Пасху епископ Анри объявил, что шерстяная ярмарка пройдет в этом году как обычно. На той же службе после крайне короткого срока послушничества постригли шесть человек. Мон всеми силами старался поскорее увеличить число монахов в Кинге — бридже и напоминал, что такое творится по всей стране. Пятерых священников, рукоположенных после ускоренного обучения, направили на опустевшие приходы в округу.
А еще из Оксфорда, получив степени докторов за три года вместо обычных пяти или семи, вернулись два кингсбриджских монаха — Остин и Сайм. Керис помнила их смутно: три года назад, когда братья уезжали в оксфордский Кингсбриджский колледж, она заведовала госпиталем. После обеда в Светлый понедельник аббатиса провела их по почти готовому новому госпиталю. В праздник никто не работал.
Оба новоиспеченных врача чуть не лопались от апломба, которым университет, кажется, накачивал своих студентов наряду с медицинскими теориями и гасконским вином. Однако годы, что целительница лечила больных, тоже придали ей сил, и она рассказывала о новом госпитале, о том, как думает вести его, твердо и уверенно.
На Остина, худенького впечатлительного юношу с редкими светлыми волосами, произвело впечатление новое расположение палат, как в монастыре. Круглолицый Сайм, чуть постарше, судя по всему, не горел желанием осваивать опыт Керис. Она обратила внимание — врач все время отводит глаза.
— Надеюсь, в госпитале всегда будет чисто.
— И зачем же? — снисходительно откликнулся Сайм, словно спрашивал маленькую девочку, почему той нужно отшлепать куклу.
— Чистота — добродетель.