Мир без милосердия
Шрифт:
А вообще свинство, что министр спорта Франции прислал поздравительную телеграмму дисквалифицированному Брексу, в то время как я сотни раз честно делал более славные дела и не видел от него ни строчки...»
Роже взглянул на большое, от пола до потолка, но узкое, как бойница, окно. По фиолетовому стеклу беззвучно плясали потоки дождя, и от предчувствия встречи с мокрой, грязной дорогой хотелось быстрее забраться опять в теплую, хоть и жесткую, постель. Роже одевался, стараясь думать о чем угодно, только не о предстоящей гонке под холодным, беспощадным дождем.
«Эти
Роже оделся, накинул широкую, цветов национального французского флага, полупрозрачную накидку и выбежал во двор. До гаража, где работал Жаки, было несколько десятков метров, но на крыльце топталось с пяток салажат, все не решавшихся окунуться в дождевое марево. Стиснув зубы, Роже зашагал по лужам, не в силах лишить себя маленького удовольствия — показать новичкам, что привык и не к такому.
«Глубоковатые лужи! Видно, дождь лил полночи! В завале шею сломать — раз плюнуть! А из глаз через десять миль грязь лопатами выгребать придется».
С показным пренебрежением к дождю Роже пересек двор и уже в самых дверях гаража оглянулся. Салажата беспокойно метались у дверей, подобно ранним зайчатам перед пугающим весенним потоком, но все еще не решались последовать его примеру.
«Ничего, — усмехнулся Роже, — через два часа все одинаковыми будем. Ведь мы от Адама одинаковые, только одежда нас разными и делает. А дождичек со встречным ветром живо в Адамово состояние обратит — одну форму от другой и под увеличительным стеклом не отличишь!»
...Торжественная процедура старта под хлестким дождем пошла по сокращенной программе. Огромный черный зонт, который держала над головой мэра, произносившего речь, одна из «Мисс Молоко», охранял, пожалуй, единственное сухое место на старте! Гонщики слушали, сбившись под огромный худой брезентовый тент. Когда вода скапливалась где-то там, наверху, в тяжелых, провисающих складках брезента, она находила дыру и холодной струей обрушивалась вниз. Те, кому доставалась холодная струя, не обращая внимания на речь мэра, поднимали возню, стараясь спихнуть под холодный душ своего соседа.
Низкая дымчатая туча нагоняла на Роже тоску. Он зябко ежился под халатом, наброшенным на плечи. Весь «поезд», пестрый, обряженный в самые нелепые одежды, вплоть до женских кофт, напоминал бедную сельскую ярмарку. И казалось, никакая сила не заставит гонщиков покинуть неверные укрытия и двинуться в путь. Но требовательный вой сирены привел в движение пеструю толпу, и она покатилась по зеркальной поверхности автострады. Тонкие, будто из серебряной канители, веера воды повисли на задних колесах. Сочные цвета форм уже через пять минут пожухли.
Если кто-нибудь когда-нибудь попытается сделать фильм «Мир Роже Дюваллона», он легко наберет сотни и сотни эпизодов, многие из которых просто уникальны, замонтирует в фильм километры отснятой хроникерами пленки. Но он никогда не сможет рассказать и о тысячной доли того, что передумал Крокодил во время гонки. Вначале по примеру бельгийских коллег ему вдруг мечталось открыть кафе. Бросить велосипед и работать за стойкой, рассказывать веселые истории в качестве бесплатной добавки к той бутылке вина, которую покупает посетитель. И он открыл кафе. И одно и второе. У него было достаточно призов, чтобы украсить гостевую залу любого ресторана. Мадлен и десятой части призов не использовала в украшении обоих кафе. Но мечты о тихой работе так и остались мечтами. Он не решился ограничить свой мир пределами буфетных стоек.
И хотя Роже видел себя в роли гостеприимного, радушного хозяина, он понимал, что такая роль в общем-то не для него: в характере Крокодила не было той неразборчивой приветливости и дружелюбия, столь необходимых торговцу. Собственно говоря, второе кафе Мадлен открыла сама в запале хозяйственного ража, который пришел с первыми большими деньгами.
Время от времени хлопая ресницами, чтобы отряхнуть с них набухшие капли воды, Роже думал об отвратительной видимости, об уставшей от бесконечного дождя земле.
Крокодил вспомнил о майках. Это была, пожалуй, единственная из страстей, которую он пронес с первой гонки до сегодняшней. И результат — огромный, шестнадцатого века, кованый сундук, будто раздувший полукруглые бока от бессчетного количества маек, набитых в него. Вот майка, в которой он выступал первый раз: простой дешевый текстиль, растянувшийся ворот и горб на спине. Вот нейлоновая, будто и неодевавшаяся, майка, в которой он шел «Тур Бельгии». Он мог, подойдя к сундуку, выполнить, пожалуй, любое желание фанатика-коллекционера. По майкам Крокодил без труда восстанавливал полную историю своей жизни. Это был календарь несбывшихся надежд и радостных свершений.
«Гонка, гонка, ничего, кроме гонки! Гонка каждый день! Когда здоров и когда нездоров...»
Широкое шоссе внезапно сменилось грязной и узкой дорогой. Переднее колесо стучало на колдобинах, будто было не круглым, а четырехугольным. Начались проколы. Роже внимательно следил не только за своими колесами, но и за колесами товарищей. «Поймал» два прокола. Сначала у Эдмонда, потом у Гастона. Вовремя предупредил, и те, без труда сменив колеса, вернулись в «поезд». Пожалуй, только он, Роже своим зорким глазом мог заметить чужие неполадки, когда «поезд» шел, съежившись от холодного ветра, под проливным дождем.
Блокировка и высокая скорость на спусках после легких горных примов начали накалять обстановку, несмотря на дождевое охлаждение. Атаки на скользком булыжнике были настолько рискованными, что Роже подумал: «Всех, кто закончит сегодняшний день благополучно, можно поздравить с большой победой».
Мокрая газета под майкой уже разбухла и превратилась в вязкую бумажную массу. Где-то в середине этапа к «поезду» подошла французская «техничка».
— Роже, четверо мальцов скисли! — крикнул Оскар, будто сообщая радостную весть.