Мир цвета сепии
Шрифт:
– Пойдём, милая, пересядем, – сказал я Ирочке, подавая ей руку.
Не успели мы отойти, как побитому пришёл на подмогу инвалид-колясочник Витя Мигайло. Подрулил на своей коляске и принялся тыркать мне в спину тростью. Он мог кое-как передвигаться на ногах, поэтому всегда возил её с собой. Тычки были довольно чувствительные; я разозлился, вырвал у него трость и зашвырнул в кусты. Тогда он в меня плюнул. Мне бы стерпеть – инвалид как-никак – повернуться да идти себе любезничать с Ирочкой. Но я вспылил: ухватился за коляску, поднатужился
Ко мне подошёл Семёнов.
– Зря ты с этим чёртом связался, он этого так не оставит.
Я согласился:
– Да, нехорошо вышло. Больной человек…
– Больной. А отчего, ты думаешь, он в коляске оказался? – Андрей понизил голос: – Он дятел по жизни: его стараниями не один уже на нарах парится. Вот здоровьишко-то и отняли, чтоб не так резво к ментам бегал. Только он не угомонился, так же стучит. Менты за него по-любому впрягутся. Так что мой тебе совет: купи ящик пива да попробуй с козлом замириться.
Мигайло тем временем вытащили из кустов.
– Ты попал, сука! Ну, ты попал! – кричал он мне жестяным скрипучим фальцетом. Он то рычал на своих пьяных дружков, которые всё не могли его усадить в коляску как следует, то пророчил беды на мою голову.
Я, признаться, поначалу призадумался о совете Семёнова, но потом выбросил из головы. Обычная пьяная заварушка. Предлагать мировую казалось сущей нелепицей. Так что я не пошёл. А через день, в пять утра, за мной приехали.
Звонили, не переставая. Я включил торшер и только успел надеть штаны, как дверь в комнату распахнулась: вошли трое дерзкого вида парней.
– Проснулся, дорогуша? Давай одевайся, шевели булками, – приказал тот, что вошёл первым, – невысокий, поджарый с приплюснутым, как утиный клюв, носом.
– Да вы что, с ума посходили?! – вскричал появившийся в дверях Саша. – Какого чёрта…
– Пасть закрой! – почти синхронно зарычали на него двое других.
– Эй, орлы, – сказал я, уже догадавшись, что за гости пожаловали, – если вы сейчас удостоверения не предъявите, завтра с прокуратурой разбираться будете.
– Смотрите-ка, грамотная шпана пошла! – изумился Утконосый.
Удостоверения они всё же показали. Как я и думал – уголовный розыск. На Саше лица не было. Я его как мог успокоил: недоразумение, мол, разберутся. Оделся и вышел в окружении оперативников. По дороге в отделение (везли меня на заднем сиденье УАЗа) Утконосый посоветовал:
– Дьяконов, лучше будет, если прямо сейчас рассказывать начнёшь.
Я промолчал. Меня брали на понт – обычный приём оперативников, о котором каждый дурак знает: постараться расколоть подозреваемого сразу при задержании. Виноват, не виноват, авось ляпнет что-нибудь полезное.
Ехали. Белая ночь за окошком УАЗа превращалась в блёклый рассвет. За всю жизнь до последнего года только единожды я побывал в отделении
Вот и отделение. Поднялись на второй этаж. В коротком коридорчике три кабинета; Утконосый, который следовал впереди, открыл одну из дверей и доложил с порога:
– Васильевич, взяли!
Окно в кабинете было наглухо зашторено; попахивало перегаром. Васильевич писал что-то при свете настольной лампы. Чёрные, тронутые сединой волосы с просветом на макушке; из-за ворота поношенного пиджачка торчала оборванная петелька. Дознаватель или следователь.
Меня усадили на стул и приступили:
– В какое время вчера пришёл к Розенбергу? – вкрадчиво спрашивал один.
– Где до этого был, с кем?! – рявкал другой.
– Быстрей соображай! – поторапливал третий.
Я отвечал, но чувствовал: что-то сыщики хранят в запасе, чем-то рассчитывают меня огорошить. Так и вышло. Они вроде бы уже остыли, начали говорить, что я, в общем-то, парень неплохой, что жениться мне пора и прочее. Как вдруг тот, что стоял слева от меня, обронил:
– Я понимаю: выпили, повеселились, а резать-то зачем?
И в тот же момент – уже другой, тот, что справа надо мной нависал, – заревел прямо в ухо:
– Ты Мигайло порезал?! Отвечай, сука!
Вот оно что: всё-таки нарвался неугомонный инвалид. Оперативники о нашей потасовке, надо полагать, пронюхали и решили попытать удачу.
– Да ну, ребята, смеётесь, что ли? Зачем мне его резать? – сказал я и добавил: – Он на днях меня провоцировал, так я его и пальцем не тронул – катнул в кусты его драндулет, и всё.
– Катнул, – хмыкнул один из оперативников. – Не катнул, а бросил с размаха. Думаешь, не знаем?
– Мигайло килограмм на семьдесят потянет, да коляска – пуда на два… Ни фига себе «бросил с размаха», – сказал следователь.
Он положил ручку, повернулся ко мне: лицо страстотерпца – взгляд измученный.
– Ладно, парни, пора закругляться, – сказал он оперативникам.
– Да мы ещё толком и не начинали, – Утконосый прихлопнул в ладоши и, потирая их, многозначительно смотрел на меня близко посаженными бойкими глазами.
– Да брось, Кирюша, зря время теряете. Идите, отдыхайте, я тут сам разберусь.
– Да вы что, товарищ капитан?.. А как же…
– Всё, етишкина мать! Бай-бай!
Один за другим оперативники вышли. Капитан закрыл дверь, снова сел за стол.
– Ретив Кирюша без меры, – заметил он, поморщившись. – А ты не переживай, сейчас парни рассосутся, и пойдёшь себе. Кстати, чего дома-то не живёшь?
– Скучно одному, не привык.
– Развёлся, что ли?
– Родители умерли.
– А чего так? Ведь нестарые ещё, наверное, были.
– Нестарые. Мама в начале позапрошлой зимы от рака умерла. Отец в этом феврале. Сердце подвело, – сказал я и спросил о Мигайло.