Шрифт:
Annotation
Мир изменился, вы это чувствуете, но боитесь произнести. Вы видите это на улице, читаете об этом в новостях, слышите это в голосах ваших близких. Если вы не знаете ничего о Феликсе, значит, наше будущее в ваших руках.
Мир Феликса
1. Инъекция
2. Заражение
3. Инкубация
4. Эпидемия
5. Карантин
6. Антитело
7. Экскубатор
Мир Феликса
1. Инъекция
Посмотрите
Начиная писать дневник, я старался быть максимально кратким, но при этом не упустить ни одной важной детали. Надеюсь, цель моя будет достигнута, и вы поверите в эту историю, которая нормальному человеку, скорее всего, покажется полнейшим бредом. Итак, начнем с самого начала.
1. ИНЪЕКЦИЯ
Феликс Грин всегда был особенным. С первого дня нашего знакомства он поразил меня своей уникальной способностью смотреть на вещи с неожиданной стороны. Ему как будто было доступно дополнительное измерение, из которого он наблюдал за нашим миром, это все равно что рассматривать под микроскопом популяцию бактерий в чашке Петри, которые, по сути, живут в одной плоскости. Он был ученым с большой буквы, одним из тех, кто переворачивает науку с ног на голову. Если кто-то и мог создать вакцину от СПИДа или победить Эболу, то именно он.
Меня зовут Андрей, я ученый. Успешно защитив кандидатскую, я устроился на работу в НИИ вирусологии; там я и встретил Феликса. Он был микробиологом, как и я. Мы вместе ставили эксперименты над вирусом гриппа, он, как более опытный сотрудник, руководил нашей группой. Я не солгу, если скажу, что именно от него я получил важнейшую часть практических знаний. После знакомства с ним я понял, что обучение — это долгий путь, который не заканчивается с выпуском из ВУЗа, учителя встречаются нам на протяжении всей жизни.
Вместе с тем, несмотря на мой малый опыт, очень скоро большая часть работы оказалась на моих плечах, и в итоге я, как никто другой, владел информацией по нашим исследованиям. Феликс быстро разглядел во мне молодецкое рвение и страсть до научной работы. Будь то грипп или краснуха — я готов был вгрызаться в любую задачу и день за днем терпеливо ставить однотипные опыты и вести статистику. Тем более, у меня за плечами была неслабая научная работа по происхождению воздушно-капельных вирусов. Феликсу же давно наскучило бросать по капле в одно и то же море, мое неутомимое рвение было ему на руку. Благодаря мне он смог уделять больше времени своим никому не ведомым идеям.
Я часто наблюдал его застывшим в кресле в полулежачем положении, с неподвижным взглядом, прилипшим к потолку, с откинутой головой и лысиной, смотрящей на входную дверь, словно камера наблюдения. Иногда его глаза двигались по ломаной траектории, как будто что-то рисовали там, на потолке. Со временем я понял, что это был признак процесса научного поиска. Я никогда не спрашивал его, о чем он думает, в своих размышлениях он выглядел словно в панцире, в личной крепости, куда чужакам вход закрыт.
Вместе с тем, Феликс не был полностью замкнутым, как могло показаться. Да, в первые минуты знакомства он мог быть закрытым и даже грубоватым, но, стоило познакомиться с ним поближе, скажем, дойти до совместной чашки чая, он открывался как доброжелательный собеседник. Ему не были чужды простые житейские темы, вроде политики или спорта, правда и тут он удивлял неординарностью взглядов. Я помню, как мы впервые напились вдвоем. Да, выпивать он тоже умел. Делал он это крайне редко, и первое время я был уверен, что он не пьет в принципе, поэтому, когда он вдруг под конец рабочей недели предложил мне зайти в бар и пропустить по стаканчику, я был крайне удивлен. Мы пили бельгийское пиво и разговаривали, о чем только можно: о популярной науке, о женщинах, о философии — именно такой порядок удачно соответствовал смене стадий опьянения. Так под завершение вечера, когда три бокала эля плотно придавили его веки, он сказал мне одну вещь, над которой я думал, пока не заснул в такси:
— Попробуй представить, — сказал он, — нечто противоположное раздвоению личности.
Далее он продолжил свою мысль неконкретной жестикуляцией и вскоре оставил ее, как будто забыл или случайно сорвался с нити рассуждений.
Феликс очень мало спал, это было заметно по его частой борьбе со сном в лаборатории. Он приходил на работу раньше всех, выпивал много кофе и час или два занимался своими делами, прежде чем приступить к работе. Он добросовестно выполнял свои исследовательские и организационные задачи, после чего снова брался за то, что он называл своим хобби. Уходил из института он, как правило, последним.
В остальном, если смотреть поверхностно, Феликс был похож на обычного человека, вернее, на обычного сотрудника НИИ. Он носил серые джинсы и незатейливый свитер, без оленей, реже — казуальный пиджак, в такие дни он выглядел гораздо более опрятно. Рубашки он менял регулярно, по меньшей мере, два раза в неделю. Портфель же у него был один на протяжении, как минимум, пяти лет, зато добротный, из качественного кожзаменителя, подаренный ему коллегами. Самым верным другом Феликса был его пес — дружелюбный сеттер по имени Джек. Я узнал о нем из его рассказов, на которые мне нечем было ответить, разве что рассказать о своем мохнатом, рыжем придурке Барсике.
В добавок ко всему, Феликс был убежденным вегетарианцем. При этом, он не был одним из тех защитников говядины, которые начинают задыхаться, если за целый день ни с кем не поделились своими убеждениями. Он не ел мяса, потому что просто любил животных. В его отношении к братьям нашим меньшим я видел особое уважение, похожее на уважение к древним предкам, которые далеки от технологий, но намного ближе нас к природе, к чистой, естественной морали, не исковерканной социумом.
В целом, нельзя сказать о Феликсе ничего плохого. Если спросите, был ли он добрым, я не отвечу ничего. На его примере я понял, что оценивать гения с позиции добра и зла — все равно что судить о звере по его месту в пищевой цепи. Будь он хищником или травоядным, для нас важнее его исключительные способности — умеет ли он плавать, летать или рыть землю. Феликс умел все. Он был не только вирусологом, помимо этого он изучал психофизику и кибернетику — пожалуй, нет в русском языке более точного названия для науки, предметом которой является сознание как математическая модель. Мне нравилось поддерживать его разговоры о сознании.