Мир Гаора. Сторрам
Шрифт:
– Рыжий, что с тобой? – Матуня заглядывает ему в лицо и удивлённо говорит. – Плачет.
– Пусть плачет, – жёсткая рука Матери проводит по его волосам. – Слезой у человека горе выходит.
– Без матери рос, – качает головой Маанька, – а сердце живое, не выжгли ему сердце, значит.
– Видно, мать отмолила его.
Голоса становятся совсем далёкими, он опять уплывает в темноту, мягкую и тёплую темноту сна.
– Всё, бабы, – выпрямилась Мать, – давайте убирать.
– Вытащили, – улыбалась Матуха, отжимая волосы.
Они быстро вытерлись,
Когда они вышли в спальню, мужчины опять дружно отвели глаза, потупились, а Тарпан опять пригнул Тукмана к своим коленям. Никто не решился подсматривать, как они вели, поднимали на койку и укладывали большое крепкое тело. Мать взяла его одеяло с койки Полоши, накрыла и аккуратно подоткнула с боков и под ноги.
– Грудь ему открой, – тихо сказала Мамушка.
– Не надо, – так же тихо ответила Матуха, вглядываясь в бледное осунувшееся лицо, – прохватит. Теперь только Мать-Вода, или пронесёт его, или ко дну в Мать-Землю опустит.
Шесть женщин прошли к двери и вышли в пустой тихий коридор. В дверях Мать оглянулась на Старшего, и он, сразу вскочив на ноги, подошёл к ней.
– Если встанет утром, – Мать быстро закручивала себе волосы на макушке, – пусть идёт.
– А не дневальным? – спросил Старший.
– Вспомни, кто завтра, только хуже будет.
– И то, – кивнул Старший. – А… а если…
Мать вздохнула.
– Что могли, мы сделали, а дальше не наша воля. Мать-Вода решит. Не трогайте его до утра. Или встанет, или уж всё.
И ушла.
В спальне задвигались, заговорили. Махотка пошёл зачем-то в душевую и тут же выскочил оттуда с криком.
– Братцы, парильня!
– Цыц, – остановил его Старший, – не кричи, пусть спит. Давайте, мужики, остатнего пара прихватим.
Сдерживая голоса, но с шутками и смехом мужчины побежали в душевую. Парильня – удовольствие редкое. До настоящей бани здешней, конечно, как до неба, но хоть что-то.
Зуда остался сидеть на своей койке, зная, что его сейчас хорошо, если просто изобьют, а то сунут ртом под кипяток и подержат, пока не захлебнётся. Видел он как-то, как с одним такое сделали. Ох, матушка р'oдная, вот и пошутил с дураком, смертью шутка обернулась.
Гаор спал, ничего не слыша и не осознавая, без снов. К нему подходили, заглядывали в лицо, но не трогали и не звали, помня запрет Матери. До отбоя совсем ничего оставалось, спать пора.
– Ну и денёк выдался.
– Грех тебе жалиться, не ты криком кричал.
– Ну да, кабы Рыжий на себя не принял, все бы седня так лежали.
– Но ты смотри, сволочь какая.
– А что мы можем?
– Братцы, а если…
– Заткни хлебало, пока не услышали!
И когда уже прокричали отбой и выключили свет, Старший строго сказал:
– Молись, Зуда, чтоб Рыжий завтра встал. Жизнью ответишь.
Зуда только прерывисто вздохнул в ответ. Суровое молчание спальни не оставляло ему других шансов.
Посреди ночи Гаор проснулся как от толчка и не сразу понял, что его разбудило. Тихо, сумрачная темнота, ровное дыхание и похрапывание множества людей. Он лежит на своей койке,
Но утром, попытавшись по привычке спрыгнуть вниз, Гаор понял, что ночью слишком обрадовался отсутствию боли и переоценил своё здоровье. Тело было слабым, бессильно ватным, подчинялось ему медленно, будто нехотя. А где-то далеко внутри была боль и не давала двигаться без оглядки. Как в госпитале, когда он встал после полутора декад лежания под капельницами. Но с этим, он помнил, справиться можно, главное – не дёргаться попусту. Он встал со всеми, оделся, всё, правда, медленно, осторожно, не впереди всех и даже не вровень со многими, но до столовой дошёл, сел на своё место, зачерпнул ложкой жидкую кашу и с опаской поднёс ко рту. Проглотилось неожиданно легко.
– Очунелся? – спросил Зайча.
Догадываясь о смысле, да и вчера Мать вроде, его так же спрашивала, Гаор кивнул. Занятый своими мыслями – как же он будет работать, Плешаку он сейчас не то что не подмога, а помеха, – он даже не обратил внимания, что и каша у него отдельно, полужидкая и другая, и в кружку ему налили не кофе как всем, а какой-то горячей и несладкой жидкости со странным, смутно напомнившим что-то давнее запахом.
За столом переглядывались, показывали друг другу на него глазами, удивлённо крутили головами. Сильны матери, считай, уже у смерти отняли, оклемался парень. Гаор этих переглядываний не заметил, как и радостно испуганных взглядов Зуды.
Встав со всеми из-за стола, Гаор пошёл на построение, уже привычно заняв место рядом с Плешаком. Построение, пересчёт и марш на работу.
Быстро идти он не мог, но шаг у него широкий, и, даже медленно переставляя ноги, он держался вровень с Плешаком. Спуск на склады, обыск, и за ними лязгает дверь.
– Ну, давай, паря, – Плешак пытливо посмотрел на него. – Могёшь?
Гаор осторожно, чтобы не вызвать боль, пожал плечами.
– Сам ещё не понял, – честно признался он.
– Ну, давай помаленьку, – сказал Плешак, – зазря жилы не рви, не дёргай, а мяконько толкай.
Гаор кивнул, становясь к контейнеру.
– А ты вчера пло-ох был, – радостно говорил Плешак, – думали уже всё, отвыть только осталось. А гляди, оклемался.
Оклемался, очунелся, отвыть… сколько же ему надо узнать. Ну и начнём. Чтоб заодно не думать, не прислушиваться к глубинной, и, вроде, уже не опасной боли.
Плешак отвечал охотно, не так переводя, как объясняя, только то и дело удивлённо крутил головой.
– Где ж тебя учили, паря, что ничего не знаешь?