Мир Гаора
Шрифт:
– Последнее?
– ну он уже совсем свободно говорит, отошло горло.
– До "ящика"?
– Да.
Он переводит дыхание, облизывает шершавые губы, и ему опять дают попить.
– Кису помню, как... убивали её... помню, как...
– и вдруг уже не криком, а рычанием, - где он?
– Нет его, - отвечает Ворон, - уволили его.
– Где?!
– рычит он, срываясь с места.
Он сам не понял, какая сила швырнула его вперёд в припадке сумасшедшей нерассуждающей ярости, куда и зачем он рвался, расшвыривая вцепившихся в него людей. Если бы не Асил... Потом уже ему рассказывали, как полетели от него в разные стороны предметы и люди, что
– Он ближе всех был, ему и приварил...
– А страшон стал...
– И не человек быдто...
– Зубы наружу, как скажи, опять грызть будешь...
– Ну, чисто волкодлак...
Гаор только виновато ёжился, слушая эти рассказы и уже зная, что волкодлак - это волк-оборотень.
А тогда, скрученный Асилом и насильно уложенный на койку, он прохрипел что-то невнятное и потерял сознание.
И пришёл в себя уже ночью, в наполненной храпом и сопением ночной тишине. Хотелось пить. Ни на что не рассчитывая и не совсем понимая, где он, попросил.
– Пить...
– Держи, - ответил тоненький как детский голосок.
Ему дали попить из металлической кружки, и он, решив почему-то, что опять в госпитале, заснул. И оказался именно там... на фронте.
Отбой многих застал врасплох, настолько возвращение Рыжего выбило всех из обычного распорядка, а ещё ж надо было убрать после его буйства. Ну надо же, ну чисто...волкодлак.
– Ты как парня назвал?
– Да ладноть тебе, Старший, ну вырвалось спроста.
– А ты его не позорь, ту сволочь мы сами упустили...
– Ладноть, мужики, спать давайте.
– Ворон, ты как?
– Ничего, бывало хуже.
– Ты того, не держи на Рыжего...
– Пошёл ты..., а то я не вижу, что не в себе он.
Не только другие его, Ворон сам себя не узнавал. Всегда он держался в стороне от остальных рабов, старался - он усмехнулся - сберечь себя, соблюдал дистанцию, ровно настолько, чтобы не вызвать неприязни, но не смешиваясь, надо же... Так дальше пойдёт, он о себе всё расскажет. А всё из-за Рыжего. За что такого парня в рабы? Сегодня, помогая женщинам обмывать его, увидел его клеймо. Пятилучевая звезда. Никогда не видел такого. Не убийца, не вор, не - Ворон снова усмехнулся, преодолевая боль в разбитых губах, - растратчик, что ещё бывает? Ах да, три луча - авария с жертвами, а это... Как-то Рыжий обмолвился, что семья отказалась от него. Неужели семья продала? Но это невозможно, мы живем в пятом нынешнем веке, а не втором до новой эры, когда в Большой Голод дуггуры вовсю продавали детей и бедных родственников, кстати, именно тогда это и запретили, право продажи в рабство оставили только главам рода и только для бастардов, а потом ввели и ещё ограничение. Положение рода, не самого главы, а именно рода должно быть угрожающим, и только тогда... Неужели... но что сейчас, в пятом веке, может такое случиться с родом, чтобы отец продал сына? Сын - слишком большая ценность, даже бастард, иногда бастард даже ценнее наследника. Особенно если бастард старше, ведь тогда только на него может рассчитывать семья. Почему и стараются, чтобы у каждого сына был брат-бастард хотя бы годом старше. И вот... Кем надо быть, чтобы такое сделать?
– ...огонь!
– крикнул вдруг хриплый голос, в котором не сразу признали Рыжего, - беглым огонь! Отсекай пехоту!
– и ругань.
Многие недоумённо поднимали головы. Разговаривали во сне часто, но это было тихое неразборчивое
– Сволочи, огонь, я ж не могу ... куда пацанов гонишь, назад, наза-ад, ... сволочь, гадина, повылазило тебе, там мины... накласть мне на приказы ваши, не поведу на смерть... огонь, ты миномет мне заткни, дальше моё...
Аюшка, сидевшая на краю койки Рыжего - её оставили на ночь дежурить при Рыжем, а назавтра она дневальной отоспится - испуганно вскочила и даже отошла за стояк: такой страшной, такой злой была эта ругань.
Старший встал и подошел к нему. Рыжий лежал, вздрагивая, порываясь куда-то бежать, бледное лицо кривилось и дёргалось в страшных гримасах. Иногда он замолкал и тогда только тяжело, как на бегу, дышал. И опять.
– ...нет капитана, слушай мою команду! За мно-ой!... пошёл, пошёл вперёд... везде убьют... пошё-ёл!... Куд-да ты, чтоб тебя... брось, они холодные все... что? Что ты мне сделаешь, сволочь?! Здесь фронт, понял, фронт, ты... Врёшь, не дам пацанов гробить... огонь, танки, огонь! Мать вашу...! Огонь!... Вьюн, слева пулемет, Малыша засыпало, наза-ад, мать их... что ж они делают...?! Пошёл...
Рыжий замолчал, тяжело, надсадно дыша, и тут Старший с ужасом услышал, как открывается дверь надзирательской. Проснулись сволочи. И сейчас если Рыжему за нарушение порядка влепят, он же сейчас не то что "по-мягкому" оплеухи не выдержит, только-только очунелся малость. Старший быстро встал на колени, чтобы из коридора его не заметили, и попытался успокоить Рыжего, хоть бы рот ему закрыть.
– Рыжий, - быстро шептал он, - очнись, Рыжий, ну тихо, Рыжий.
Резким движением головы Рыжий отбросил его руку. Мать-владычица, никак опять у него?! Старший навалился на него, стараясь своим весом удержать на койке.
– Закрой дверь!
– раздражённо рявкнули в надзирательской, - у меня дома каждую ночь такой концерт, да ещё тут...
– Что, не полегчало брату?
– Как же, - надзиратель выругался, - ты знаешь, сколько лекарства стоят?
Дверь закрылась, и Старший перевёл дыхание. Пронесло, мать-владычица, пронесло. Но когда он, решив, что Рыжий уже успокоился, отпустил его и встал, всё началось заново. Поток ругани, команд, яростных криков...
– Во-оздух!... пошёл вниз, воздух!... Мать вашу, вниз...! Все, амбец нам... Врёшь, не возьмёшь, нет... я ж тебя, гада... нет, не дам раненых добивать, нет, гады... огонь!... делай его... вперёд!... пошёл!... только не плен, ребята, только не плен, нет... не могу... нет... уносим майора, нет, его нельзя бросать, нет... нет... не-ет!!... не слышу я ни хрена, контузило, сам командуй... нет... пошёл... куда ж он их... уходите, прикрою!... что, взяли?! ...я ж вас, гадов, сделаю... нате, жрите, давитесь, не пущу... хрена тебе в этом... я ж тебя твоим же дерьмом накормлю... накласть мне на трибунал, мы смертники, нам всё по хрену... наза-ад, танки... мать вашу, танки...
Старший, уже не пытаясь закрыть ему рот, только ловил мечущиеся, молотящие воздух руки, удерживая бьющееся на койке тело.
Снова открылась дверь надзирательской, тяжёлые шаги.
– Вниз, - шёпотом рявкнул Старший.
Аюшка, испуганно пискнув, присела на корточки и нырнула под соседнюю койку.
Надзиратель остановился у решётки. Рыжий как раз замолчал и только часто со всхлипами дышал. Старший присел, молясь кому только можно, чтобы надзиратель убрался. Давно и бесповоротно разбуженная спальня напряжённо молчала. Такая же, уже совсем не сонная тишина стояла и в женской спальне.