Мир Гаора
Шрифт:
– Мне до выпуска ещё год, - севшим вдруг голосом напомнил он.
– Ты уже сделанный, - отмахнулся Сержант.
– Ни черта с тобой не станется. Думаешь, я не знаю, как вы с десантниками дрались и от патрулей драпали? А ты главным заводилой и командиром!
– и довольно засмеялся над его изумлением.
– Откуда...?!
– наконец выдохнул он.
– Оттуда! Зря, что ли у тебя отец в спецвойсках заправляет. Это комендатура чухается. Пока пьяного на заборе казарменном не подберёт, то и в упор ни хрена не видит. А тут свои каналы. Сразу доложили. Он меня вызвал, дал прочитать, - Сержант вздохнул, -
Он молчал, потрясённый услышанным. И спросил, вопрос сам собой выскочил.
– А третий где?
Сержант снова вздохнул.
– Никого не осталось. А были Юрденалы большим родом...
...Гаор остановился у стены и стал отжиматься в стойке. От голода и усталости кружилась голова, но это надо перетерпеть. И хватит, пожалуй, думать о прошлом, его не воротишь и не исправишь. Надо думать о будущем. Что он знает о рабах? Жить-то ему теперь среди них, а в любом полку свои порядки, а в роте прибамбасы, а у взводного заскоки, а у отделенного тараканы в голове. Только Устав на всех один. Нет, рабского Устава он совсем не знает, ни писаного, ни неписаного. Неоткуда ему было об этом узнать.
Закончив отжиматься, он аккуратно, чтобы не наткнуться на стену или парашу, прошёлся по камере и лёг. Итак, о чём думал? О рабах. Древнюю историю о приобщении дикарей к цивилизации побоку. Что сейчас? Официально - "Несамостоятельный контингент". И ведомство полностью - Ведомство Учёта Несамостоятельного Контингента. Но все говорят - рабы. Рабские посёлки на шахтах, при больших заводах и в сельской глуши. Рабы по рождению и по приговору. Вот об этом слышал. Что полукровок за всякие уголовные художества могут приговорить к рабству, как это, да "для возмещения причинённого вреда". И приговаривают. Вместо пожизненного заключения. И обратного хода нет. Из тюрьмы можно выйти по амнистии или отбыв срок, а из рабства нет. Дети рабов - всегда рабы. Невесело. А чего ты ждал?
Конечно, ему случалось встречать лохматых небритых с кожаными ошейниками, но он всегда суеверно, будто предчувствуя, отводил сразу взгляд и теперь, пытаясь вспомнить, видел только неясные как через не протёртые окуляры бинокля фигуры. И от него будут так же отводить глаза. Или наоборот, смотреть в упор, дерзко и насмешливо, провоцируя. Как мальчишки с офицерского отделения в училище. Как старослужащие в части. Как они сами тогда, в Чёрном Ущелье, пятеро уцелевших из всей роты смотрели на пришедших им на смену. Грязные, закопчённые, небритые, в порванной до лохмотьев форме на чистеньких и отутюженных как с плакатов молоденьких новобранцев во главе с таким же чистеньким лейтенантом. И положение спас - а то бы быть беде: так напыжился лейтенантик - старослужащий сержант, против всех уставов скомандовавший отдать им честь. Лейтенант, а за ним его рота вздрогнули, вытянулись, взяли "на караул", и они тоже подтянулись и прошли к машине строем, чеканя шаг и отдавая честь смене. Интересно, из той роты хоть кто-нибудь уцелел, или их всех перещёлкали в первом же бою? А сержанты, они службу знают, получше любого офицера. Недаром, "на сержантах армия держится". Это им ещё в училище внушалось. Теми же сержантами, что гоняли их на плацу и стрельбах, и следили за их самоподготовкой по теории, и ловили на нарушениях распорядка, уча нарушать, не попадаясь. К выпускному курсу они становились союзниками и на прощальную пьянку звали их, не офицеров, конечно. Он и своего Сержанта хотел позвать. На выпуск и пьянку. Специально взял увольнительную за месяц до выпуска, короткую, на три периода, и, не заходя домой, сразу отправился в богадельню...
...Шёл дождь, и все сидели на маленькой тесной веранде. Сержант встал и подошёл к нему, как только он показался в дверях.
– Случилось что?
В голосе Сержанта было искреннее волнение, вокруг стояли, сидели, прохаживались, и он ответил, недовольно оглядываясь.
– Нет, всё в порядке.
– Чего тогда прискакал?
– сурово спросил Сержант.
– Вот, - протянул он ему купленную по дороге пачку трубочного табака.
– Зря тратился, курить запрещено, забыл что ли, я ж тебе ещё в тот раз говорил, - рассердился Сержант, быстро оглядываясь, не видит ли кто.
– Обёртку возьми, - нашёлся он, - нюхать будешь. И пойдем куда.
– В дождь выходить запрещено, - хмыкнул Сержант, - чтоб не болели, - и, предупреждая его вопрос, - и в палату нельзя. Мы не лежачие. Ну, так что?
– У меня выпуск.
– Знаю.
– Придёшь?
Сержант вздохнул.
– Я уж думал. Но... не выпустят меня. Ты ж не сын мне. Вот если отец твой вызов мне сделает...
Сержант не договорил, безнадёжно махнув рукой, и он угрюмо кивнул. Обращаться к отцу с такой просьбой бессмысленно. Он вообще никогда отца ни о чём не просил, ему это и в голову не приходило. Сержант ещё раз огляделся, быстро и ловко содрал с пачки обёртку и спрятал её в рукав заношенного мундира, а пачку сунул ему в карман.
– Продай. Как это тебя на проходной с ней не замели.
– Я её не в руках нёс, - огрызнулся он, чувствуя, что может это себе позволить, и перепрятывая пачку под мундир.
– Я её стрельбищному капралу отдам, он тоже трубку курит.
– Та-ак, - сразу посуровел Сержант.
– Это ты что у него откупаешь? Чтоб он в твоей мишени дырок навертел?!
Он невольно рассмеялся. Как раз здесь у него полный порядок.
– Нет, он нас в свободное время пускает, обещал водный рикошет показать.
– Дело, - кивнул Сержант.
– Слышал я о таком. Ладно, беги, а то опоздаешь. А выпуск... Придёшь потом, расскажешь, - и подмигнул ему, - когда проспишься...
...Он так и сделал. А что Сержант сказал: "твой отец", а не "мой брат" тогда как-то прошло мимо сознания. Это был третий раз. Да, тот, первый, потом после летних лагерей, перед выпускным, этот не в счет, в третий раз после выпуска, а в четвёртый, когда ему дали отпуск перед отправкой в Чёрное Ущелье. Конечно, им не сказали, куда их отправят, но и так было ясно. Такие послабления и вольности только у смертников: из Чёрного Ущелья мало кто возвращался живым, а целым ни один...
...Его направили в девятый корпус. К лежачим. Сержант, какой-то маленький, ссохшийся, в седой редкой щетине, морщинистая тонкая шея жалко, как у новобранца торчала из широкого ворота больничной рубахи. Он бы не узнал его, если бы медсестра, встретившая его у входа в корпус, строго проверившая его пропуск, но охотно позволившая ему подшлёпнуть себя по упруго торчащему из-под халата задику, пока они шли по коридору, не провозгласила от порога.
– Яшен Юрд, к тебе!