Мир Гаора
Шрифт:
– Жука в военное, значит...
– догадался он.
– Правильно, - кивнул дед.
– На что другое большие деньги нужны. А тут удалось, всё-таки старая семья, кое-какие связи сохранились.
– Но Жук не военный!
– вырвалось у него.
Жук был тут же, но не обиделся, а кивнул, соглашаясь с очевидным, и очень серьёзно сказал.
– Общевойсковое даёт фундаментальную подготовку. Были бы мозги наполнены, а использование на моё усмотрение. Так, дед?
– Всё так, - кивнул дед и внимательно посмотрел на
– Лишних знаний не бывает.
– А на законе божьем нам говорили, что многое знание умножает печаль, - рискнул он возразить.
– Там вера, - просто объяснил отец Жука, - а мы говорим о знаниях. Надо знать, чтобы иметь возможность выбора.
– И Сажен выбрал спасателей? Или вы так решили?
– Он сам решал. А выбор у него был.
Он уже пожалел, что упомянул Сажена: тот как раз тогда уехал на лесные пожары и третий день не звонил...
...Чёрт, бывают же нормальные семьи! Не то, что у него. Потом он, уже демобилизовавшись, посидел в библиотеке, почитал. Нашёл семью Жука - Файронтал - учёные, книжники, художники, а старший сержант-спасатель Сажен Файр погиб. Разбирая развалины, напоролся на бомбу, и тварюга сработала. Одна мясорубка...
Медленно разгорается свет, высветляя тускло-серые стены, такой же пол и потолок, даже параша под цвет. Быстро "ночь" прошла. Сейчас-то хоть дадут пожрать?
Медленно со скрипом и лязгом открылась дверь, и в глаза ему ударил ослепительно-жёлтый, яркий до белизны свет. Он невольно вскочил на ноги и зажмурился.
– Выходи.
Всё ещё зажмурившись, он шагнул вперёд и налетел на стену. С третьей попытки он попал в дверь.
– Руки за спину. Вперёд.
Ноги спотыкаются, вдруг онемевшие ступни цепляются за стыки между плитами, но слёзы уже не текут, и он осторожно приоткрывает глаза.
– Голову книзу, - равнодушно командуют сзади.
– Направо.
Идти уже легче, но лестницу он может и не осилить.
– Стой.
Перед ним решетчатая дверь. Лифт?
– Заходи.
Тесная как шкаф-стояк клетка кабины ползёт вверх через освещённые полосы коридоров и тёмные почти такие же толстые полосы перекрытий. Значит, он был в подвале? Однако мощное сооружение. А снаружи таким Ведомство Юстиции не смотрится. "Если на клетке слона увидишь надпись - буйвол, не верь глазам своим". Лязгнув, кабина останавливается, дверь открывается как сама по себе.
– Выходи.
Надзиратель другой, а голос такой же.
– Вперёд.
Пол не бетонный, вернее покрыт блестящим, как линолеум материалом под паркет. Это хорошо, а то ноги стали мёрзнуть.
– Стой.
И пока надзиратель отпирает перед ним простую деревянную дверь, он видит себя в высоком узком зеркале рядом с дверью. Вернее, больше там отражаться некому. Это он. Высокий, худой, в расстёгнутой почти до пояса когда-то светло-клетчатой рубашке, мятых грязных брюках, сваливающихся с впалого живота, грязно-бурые спутанные
– Заходи.
Небольшая, тесная от множества таких же оборванцев комната, три двери, четвертая за спиной.
– Лицом к стене. Не разговаривать.
Прямо перед глазами оклеенная обоями "под дерево" стена. Гладкая, матовая. И тишина. Только дыхание множества людей, да шаги надзирателей.
Гаор осторожно скосил глаза. Кто соседи? Справа прыщавый мальчишка лет семнадцати: вместо щетины отдельные волоски на подбородке, похож на рыночного мелкого шулера, шпана. Слева...
Рассмотреть он не успел. Потому что сзади щёлкнули, стягивая запястья, наручники, тяжелая жёсткая ладонь легла ему на плечо и развернула от стены. Молча, его толкнули к дальней двери. От толчка он пробежал эти несколько шагов и выбил бы дверь своим телом, но его придержали, открыли перед ним дверь и провели в неё, держа сзади повыше локтя.
В этой комнате было окно! И он сначала увидел его, ясно-синее небо, лёгкую, просвечивающую дымку небольшого облака и птицу, как специально именно сейчас взлетевшую и мгновенно прочертившую синеву своим полетом. Он не отводил глаз от окна и смотрел только туда, пока его, по-прежнему держа сзади, устанавливали на положенное место.
– Стоять. Не разговаривать.
Лопатками и затылком Гаор ощутил стену и очнулся. И огляделся.
Посередине длинный стол. На нём... его вещи. Он узнал купленный на дембельские "всесезонный" плащ, полученную на ветеранской раздаче старую кожаную куртку, костюм, что получил после выпуска - значит, и из отцовского дома все вещи привезли - аккуратно сложенную наградами наверх форму, наручные часы, бритвенный набор в коробке, купленную на распродажах какую-то посуду - это он пытался устроить себе хозяйство, даже не зная толком, как это делается, ещё что-то и... две пухлые небрежно перевязанные папки. Его записки, его рукописи. Их-то зачем?!
А потом он увидел людей.
Слева на небольшом возвышении за столом с разложенными бумагами полковника юстиции, кажется, того самого, справа сержанта юстиции у двери, и напротив сидящих вдоль стены под окном... зрителей? Свидетелей? Да нет. Вон отец, в полной форме, со всеми наградами, нашивками, звёздами. Награды не колодкой, в натуре. Если шевельнётся, зазвенит как праздничное дерево, но отец неподвижен, смотрит прямо перед собой. Рядом Братец, в "цивильном", дорогом переливчатом костюме, замшевые ботинки, в галстуке и запонках настоящие бриллианты, так же блестит гладко выбритая голова, даже брови подбриты в ниточку. Тоже пытается сидеть неподвижно, но не получается, ёрзает, кривит губы, брезгливо гримасничает. Ну, с ними понятно, а остальные кто?