Мир глазами военно-морского гигиениста
Шрифт:
Полёт проходил нормально, если не считать, что при подлете к посёлку Южный снежный заряд ухудшил видимость и вертолёт чуть не сел на столб.
Несмотря на лёгкий ветерок, в посёлке ощущался запах тухлых яиц – сероводород. С начальником экспедиции, он же старший руководитель буровых работ (бурение очередной скважины под заряд проводилось по ранее намеченному плану), согласовал выезд к месту выхода из-под земли сероводорода для отбора проб.
Единственный медицинский работник гарнизона – фельдшер – жена командира роты военных строителей сообщила, что на приём к врачу записалось несколько человек. В вертолёте со мной было несколько пассажиров, и весть о прилёте в гарнизон врача, старшего лейтенанта – разошлась
Вечером при свете фар мощного бульдозера «Челябинец» с начальником экспедиции двинулись к месту проведенного взрыва. Удивительно, как бульдозерист ориентировался в маршруте. Дорогу перемело сугробами, по открытым участкам текла поземка. Доехали. Вышли из кабины. С футбольной камерой и насосом подошёл ближе к месту выхода газа, как мне его называли «трещина». Отобрал пробу. На обратном пути увидел, что моего спутника рвет. Страшных мыслей не было. Поехали в посёлок.
В быту до сих пор алкоголю отводят роль радиопротектора. Рассказывают, что на испытаниях первых атомных подводных лодок спирт на них был в свободном доступе. Научных данных о радиопротекторных свойствах спирта не встречал, а в алкоголизации подводников не сомневаюсь.
Тем не менее, начальник экспедиции не отказался выпить привезенного мной спирта. Для исследований он не требовался, поэтому бутылка опустошилась без ущерба для науки и практики. Погода ухудшилась, но до места жительства нового знакомого было недалеко, попросил его отзвониться. Дошёл нормально, белых медведей не встретил.
После согревания футбольной камеры произвёл измерение концентрации сероводорода с помощью прибора УГ-2 и индикаторных трубок. Концентрация H2S в пробе превышала ПДК для населенных мест более чем в 200 раз. Нужно отметить, что уравнивания давления пробы воздуха в камере до нормального – не проводилось. Лег спать, завтра врачебный приём.
Один из пришедших на приём – солдат-строитель. Диагноз: панариций концевой фаланги пальца кисти. Созревший панариций нужно оперировать. Сестра подготовила всё необходимое. Ввожу новокаин (проводниковая анестезия), больной со стула начинает сползать, теряет сознание. Вот тут-то перед глазами замелькал мой красный диплом. Как говорится, слава Богу, оказался не анафилактический шок, а банальный обморок. Отходили бедолагу. Операцию провёл, но уже больного уложил на стол. Все обошлось.
По возвращении в «Белушку» был вызван к ИО начальника гарнизона капитану первого ранга Шарапову. Доложил. На кого был рассчитан вопрос, до сих пор не знаю: «Может, приостанавливать проведение работ в поселке Южный?». Старший лейтенант медслужбы ответил, что такое решение принимается Советом Министров СССР. Я не без смелости сказал временному руководителю полигона, что женщинам и детям там делать нечего. Попытка выклянчить под это мероприятие учёбу на академических курсах была отвергнута напрочь с предупреждением о неразглашении известного.
Позднее, когда описывал этот факт для получения статуса участника испытаний ЯО, комиссия отклонила рапорт-заявление. Судя по всему, никто меня приказом в посёлке Южный не командировал. До сих пор непонятно, от какого испытания треснула земля. Известно одно: сера в сероводороде была активной (S32), период полураспада 36 дней, критический орган – лёгкие.
Лечебная работа на Новой Земле состояла из дежурств по гарнизону, фактически – это скорая помощь. Из запомнившихся фактов: правильный диагноз и транспортировка в госпиталь подполковника авиации Абейкова – 39 лет, желудочная форма инфаркта миокарда; своевременная доставка в госпиталь прострелившего себя на посту матроса – остался жив; доставка матроса (дояр на ферме) с оторванной кистью (сотоварищ вручил ему подожжённую толовую шашку за отказ угостить молоком); снятие у матроса отёка Квинке после вакцинации от гриппа.
Вызывался как дежурный к роженице, но успел довести в госпиталь. При этом женщина успокаивала меня, а не я её, так как имела опыт, роды намечались третьи. Тягостное воспоминание вызывает смерть водителя санитарного УАЗа от отравления угарным газом в гараже (не госпиталя). В морге крысы обезобразили ему лицо. Увезли в Таджикистан в закрытом цинковом гробу.
В комнате на двоих, считавшейся лучшей в плане размещения офицеров, мы с моим соседом Николаем Макаровым поддерживали чистоту и порядок. На окне у нас висели привезенные мной шторы.
Стол всегда был чистым, покрытым скатертью, готовым к работе. На стене висела книжная полка, а под ней сделанный нашими руками бар, в котором, конечно, было пустовато, но красивые пустые бутылки содержались. На боковую стенку книжной полки я вывешивал бумажные листы с крупно написанными английскими словами и их транскрипциями, чтобы перед сном прочитывать и запоминать, увеличивать словарный запас.
Как-то командир полигона контр-адмирал Миненко делал обход помещений общежитий. Сначала он попал в комнату четырех офицеров-строителей, в которой царил бардак. Отругав жителей, зашел и к нам. «Ну вот, можно же по-человечески жить» – была его оценка наших холостяцких условий размещения.
В одну из командировок на Большую Землю, а цель их была в сопровождении уволенных (демобилизованных) военнослужащих срочной службы до Архангельска, решил заехать в Ленинград и определиться с дальнейшей работой. Официально являясь токсикологом, считал, что помочь мне в плане науки могут на кафедре военной токсикологии и медицинской защиты.
Там меня выслушал один из опытных преподавателей и на основе моего рассказа, где я служу и чем могу «продвигать» науку, решил, что я ближе всего в этом плане нахожусь к военно-морской гигиене. С тем он и повёл меня на кафедру военно-морской и радиационной гигиены. В то время обе кафедры располагались в здании на Клинической улице.
К моей удаче мы сразу попали к начальнику кафедры ВМРГ – полковнику медслужбы профессору Алфимову Николаю Николаевичу (1923–2006), который также заслушал меня и сразу же предложил тему кандидатской диссертации: Гигиеническая характеристика условий службы в береговых частях ВМФ на Крайнем Севере. И, в общем, это было правильно как в плане проблематики кафедры, так и моих научных возможностей.
О визите на кафедру я рассказал своему начальнику курса полковнику медслужбы Званцову Валентину Александровичу. Курсантский шеф настоятельно предложил мне для конкретизации темы, выданной Н.Н. Алфимовым, встретиться с адъюнктом этой кафедры Александром Алексеевичем Махненко. Эта встреча состоялась и стала началом большого и полезного содружества на долгие годы. Высоко ценю способности и человеческие качества Александра Алексеевича, благодарен судьбе, которая свела меня с ним и дала возможность работать вместе. Она же (судьба) распорядилась так, что в дальнейшем мне было суждено стать начальником Александра Алексеевича, пригласить его на работу после увольнения. По существу, эта командировка решила моё вхождение в гигиену.
Разнообразие службы. Кронштадт
Три года службы на Новой Земле подходили к концу, нужно переезжать к новому месту службы. Какие могли быть варианты выбора? Поскольку определение со своим предназначением казалось решенным – работать в медико-профилактическом направлении (санитарно-эпидемиологическая служба), а в последующем поступать в адъюнктуру академии, то желание складывалось из двух частей.
Первое – имея опыт службы в СЭЛ, можно с полным правом претендовать на должность в каком-то санитарно-эпидемиологическом отряде. Второе – нужно служить поближе к Ленинграду, чтобы наезжать в академию, быть в поле зрения кафедры, готовиться к поступлению в адъюнктуру.