Мир и война
Шрифт:
Егоров продолжал.
Зимой 40-го… нет, уже весной 41-го закончил он ускоренный курс училища, присвоили младшего лейтенанта, и поехал в 247 стрелковый полк в Витебскую область. Это в Белоруссии, знаете?.. Был командиром взвода, потом саперной ротой командовал.
Его отец — Сергей успел домой съездить перед новым назначением — говорил тогда: война уже дымится, но Сергей опровергал. Как и многое другое, что говорил отец… А сейчас… где они сейчас, его родичи? Что с ними?..
Егоров выпил еще, понюхал кусок хлеба, помотал головой.
11-го июня, это он точно помнит, вышли они из города
Вернувшись, Сергей получает приказ занять оборону. Сектор обороны: деревня Дубровка — лесной массив. Но это только на картах. На самом деле никакого леса давно уже нема, и оружия нет, даже личного, и боеприпасов. Ни единого патрона! Все приказали сдать перед маршем…
Стали отходить. Тут немецкие танки показались, шесть штук. От беспомощности, от безнадеги Сергей как закричит — аж стыдно потом стало: «Саперы! Слушай мою команду! По амбразурам — песком! Огонь!..» Совсем умом обносился… Но ничего, сошло — все были не лучше.
— А танки? — спросил Юрий. Он первый раз слышал рассказы бывалого фронтовика, ему все было интересно.
— Танки, не поверишь, повернули и ушли.
— Ну… От песка?
— Да нет, просто не до нас было. Они с флангов обходили.
— А потом что?
— Потом бежит ко мне начальник инженерной службы полка Мишка Усов, курчавый такой, веселый мужик, указание какое хотел дать. Наступил на мину… немецкие самолеты их разбрасывали… зелененькие, на репу похожие… И нету его кудрявой башки, одно месиво кровавое.
— Ой, ужас! — вскрикнула Миля.
— Это я оттого запомнил, что первый убитый, который прямо на глазах. Потом уж сколько было…
В тот раз их спасла ночь. Начали выбираться из укрытий, окопчиков, кустов — собирать остатки полка. Не было санчасти, пищеблока. Не было бинтов, йода… Сдуру начали рыть блиндаж для штаба полка, но быстро докумекали, что обороняться нечем, да и вообще, они уже в тылах болтаются, немцы их обошли.
Побрели на восток. Шли и шли. К ним присоединялись военные, гражданские. Появилось кое-какое оружие. Жара страшенная, комары, гнус… Что ели? Грибы жарили, ягоды ели, щавель, дудки болиголова. Не пробовали?.. На драку не нарывались — куда уж… Шли по ночам, днем затаивались поглубже в лесу. Раненых оставляли в деревнях, убитых закапывали… Не всех, чего греха таить…
Наткнулись как-то на запрятанный в чаще склад продфуражный. Его охранял молодой совсем боец. Остальные все — кто убит, кто удрал, он один остался. Видно, свихнулся малость — ходит и охраняет, худой, сонный, а от кого — сам не знает. Их не подпускает, застрелить грозится. А на складе, сами понимаете, жратвы навалом. Они его просят, улещивают — ни в какую. Плачет, а не соглашается. «Не подходи! — кричит. — Стрелять буду!» Капитан из их группы приказывает ему сдать пост — не подчиняется. «Не вы меня ставили», — говорит. Кто-то предложил его пристрелить, другие — отвлечь и обезоружить…
— Не застрелили? — с надеждой спросила Миля.
— Нет. Девушку на него напустили… Она с ним то да се, а в это время двое подползли и — раз! — повалили, винтовку забрали. Он опять в рев — на этот раз от радости…
Набрали они там продуктов — консервы, концентраты, сахар, сухари. Жаль, не всем попользоваться пришлось: натолкнулись вскорости на немцев, или те на них, в бою столько полегло… И девушка та, и часовой молоденький…
— Уж лучше плен! — воскликнула Миля.
Егоров, прищурившись, поглядел на нее.
— Вы статью такую уголовную слыхали когда-нибудь? Номер пятьдесят восемь?
— Я слышал, — сказал Юрий. О том, что его отец был арестован именно по этой статье, он промолчал.
— Мне папаня объяснял, — продолжал Сергей, — эту статью в армии тоже применяют: о враждебной деятельности…
— «Уголовный кодекс», — сказала Миля, она ведь была без пяти минут юрист. — Раздел «Государственные преступления. Антисоветская агитация и пропаганда».
— Во-во. Отец предупреждал: будь осторожен. Он наученный был.
Юрий хотел уточнить, чем же он был научен, но Сергей сразу продолжил:
— Пока я из окружения выходил, всего под завязку навидался. Вы, небось, не знаете, чего там придумали: трибунал военный чуть не под каждым кустом. Это уж когда ближе к Москве… Почему бросил часть? Где оружие? Зачем отступаешь?.. Вот такие вопросы… А если не было оружия? Если всю часть разбили и еле вырвался? Если немец сильнее?.. Чего тогда делать? Этого не говорят… Батальонные комиссары… Там все больше они, в трибуналах в этих. Чистенькие, сытые, в пекле еще не побывали… Каждое лыко в строку: где документы? Где звездочка с пилотки? Знаки различия? Нашивки?.. Если военный в гражданское переоделся — все, конец. А уж если партбилет где спрятал или потерял… (Юрий возблагодарил судьбу, что он беспартийный, хотя ведь все равно комсомолец…) В общем, лучше умри, а из окружения не выходи и в плен не сдавайся. Последнюю пулю — для себя… Приказ 270 насчет этого. Там каждый пленный объявлен врагом, и семья его тоже.
— Этого не может быть! — сказала Миля. Ей было ясно, что гость напился и болтает чепуху. — Во всех войнах были пленные, почитайте в книгах. У Льва Толстого…
— У тулстого одно, у тонкого другое! — резко сказал Егоров. — Не думайте, что спьяну. Сам под такой трибунал угодил. Вышку дали…
— Они выносят приговоры? — спросила Миля. — А кто же приводит в исполнение? — Голос у нее дрожал.
— Сами и приводят. Меня, можно сказать, немцы спасли: залетели на поляну, где суд шел, все и разбежались — и судьи, и приговоренные… Ладно, — он стукнул ладонью по столу и поднялся, — я вам сказки рассказываю, а вы уши развесили, слушаете… Ничего этого не было… Спать пора. Пойду в машину…