Мир истории: Русские земли в XIII-XV веках
Шрифт:
Симеон оставлял брату княжество как вотчину, как собственность до смерти, а после смерти его наследникам.
Московское княжество делилось на три удела, на три части после смерти Ивана Калиты: Симеону большая часть и старшинство, по части Андрею и Ивану. После смерти Симеона и его детей у Ивана сосредоточились две части.
Летописи ничем особым не отметили правление Ивана Ивановича. Упоминается о попытке суздальских князей перехватить у Ивана великое княжение, но все их старания оказались напрасными. Хан Джанибек не считал возможным ослаблять Москву перед Литовско-Русским княжеством. Рязанцы воспользовались тяжбой Москвы с Суздалем, захватили Лопасню, принадлежавшую к уделу малолетнего Владимира, сына князя Андрея и племянника князя Ивана, но князь Иван не стал из-за Лопасни воевать с Рязанью. Русь залечивала раны, нанесенные чумой.
Летописцы, опираясь, по-видимому, на народную молву, называют
Иван спешил втихомолку укрепить свое княжество. Вокруг Москвы и в Москве, на ее землях стали собираться люди. Сюда переселялись землепашцы, ремесленники, ратные люди и бояре с Рязанской, Курской, Черниговской и Киевской земель. Приходили на службу к московскому князю с дальних южных окраин, с Волыни, из-под карпатского Галича.
Иван Калита, Симеон и Иван оценили значение этого переселенческого движения. Началось освоение северного Поволжья, Белоозерского края, Кубенских земель, Углического поля, Устюжны. Переселенцы продвигались и дальше на север и уже схватывались по воле московского князя с новгородцами за далекое Заволочье.
Иван Иванович не воевал с соседями, не простирал руки ни на Суздаль, ни на Нижний Новгород, не трогал Тверь. Внешне все, казалось бы, оставалось в столь бережно охраняемом Ордой равновесии. Однако оно медленно нарушалось. Иван расселял пришельцев по дальним окраинам, осваивал пустоши и лесные угодья, ставил деревни по Волге, по Сухоне, по Северной Двине. Там русские люди получали отдых от ордынских набегов, там рождалось новое поколение, которому предстояло выйти при его сыне на Куликово поле.
Именно при Иване началась и деятельность Сергия Радонежского, одного из вершителей Куликовской победы.
Нам очень трудно разглядеть эту фигуру, залакированную церковно-житийной литературой, приемами жанра, который убирал все человеческое, подменяя объемное изображение плоскостным. Если мы останемся на позиции житий Сергия Радонежского, то никогда не сможем оценить его вклада в освободительное движение русского народа.
По-видимому, соответствуют истине летописные и житийные сообщения о том, что он, сын разорившегося ростовского боярина, с юных лет проявил интерес к грамоте, к раздумьям и размышлениям, что он был одарен талантом к учению. Это, несомненно, обратило на него внимание церковных владык, в руках которых тогда находилось обучение грамоте. Молодые люди того времени искали подвигов в ратном деле, воинская доблесть ценилась превыше всего, но вместе с тем и была привычна. Отрок, увлекающийся книгами, житиями святых, Священным писанием, был в удивление, на него смотрели как на человека не от мира сего. Быть бы отроку Варфоломею (имя Сергия до пострижения) книгочеем, переписчиком книг, быть может, составителем летописного свода, если бы не его подвижническая натура.
Неподалеку от городка Радонежа, на крутом холме, он построил келью и уединился для иноческой жизни. Теперь мы уже никогда не узнаем и никакие источники нам не расскажут, было это зовом его натуры или кто-то из церковных владык угадал в нем волевого человека, предназначенного вести за собой людей? Или, быть может, это слияние личности с эпохой, когда в общественном движении возникает нужда в особого характера деятеле?
Сергий появляется в надлежащий момент выразителем общих стремлений.
Прошло столетие со времен нашествия Батыя, столетие почти полного молчания и бездействия русской церкви. За это столетие разрушались старые монастыри, разрушались церкви, не строились новые. И вот Варфоломей, в монашеском чине Сергий, начинает монастырское устроение. Вокруг его кельи вырастают новые, ставится церковь, и вот уже один за другим его воспитанники уходят в глубину лесов основателями монастырей на пустошах и в урочищах, куда переселялись русские люди с южных окраин.
Монастырь не только прибежище веры, это и хозяйственно-экономический и просветительский центр того времени, это и священник с обрядами, это и церковь. Если убрать налет житийного лака с образа Сергия, то перед нами предстанет один из организаторов переселения русских людей в края, недоступные для ордынских набегов, первопроходец, личным примером увлекающий людские массы на неосвоенные земли. К его политической роли как примирителя княжеских междоусобиц мы обратимся несколько позже.
Куликовская победа
Северо-восточная Русь собирает силы
Если неоспоримый перевес Москвы над другими княжениями еще не всеми был оценен и понят при князе Иване, то после его смерти сила Калитина рода вполне проявилась.
Князь Иван умер в 1359 году, оставив княжение своему сыну Дмитрию, которому исполнилось в тот год девять лет. Племяннику Владимиру, сыну Андрея Ивановича, и того меньше. Мы уже говорили, что к XIV столетию, в период ордынского владычества на Руси, провозглашение великим владимирским князем, считавшимся старшим среди других великих княжений на Руси, целиком зависело от воли хана. Волею хана нарушались все родовые княжеские права, гасились все претензии на этот титул. Ни сила князя и его дружины, ни его родовое преимущество — ничто не могло противостоять воле хана.
Воля хана сочеталась с традициями ордынской политики и с тем, какие дары и какую дань предложит тот или иной претендент на великое княжение. Из Орды внимательно следили за тем, чтобы ни один князь не получал решающего перевеса над другим. Москва при Иване Калите и его сыновьях, как мы видели, заметно усилилась. Соперники рода Калиты и московских князей иногда угадывали принципы ордынской политики и сочли, что со смертью князя Ивана создалась благоприятная обстановка для того, чтобы вырвать великое княжение у московских князей.
Первым поднял голову суздальский князь Дмитрий Константинович. Его отец Константин когда-то попытался тягаться за великое княжение с отцом Дмитрия. Тяжба была проиграна с большими потерями для суздальцев. Князь Андрей, старший брат Дмитрия Константиновича, отговаривал брата от тяжбы. «Доискиваться ярлыка, — говорил он брату, — потратить только деньги, а потом, когда вырастет законный наследник Дмитрий московский, то надобно будет воевать с ним…»
Дмитрий Константинович не послушался брата. Суздальские князья свой род считали старше рода князей московских и никак не могли примириться с тем, что Великое Владимирское княжение находится в руках потомков Калиты.
Казалось, ничто не мешало Дмитрию Константиновичу выхватить великое княжение из рук малолетнего Дмитрия Ивановича. Суздальский князь получил ярлык в Орде. Но судьба владимирского престола в конечном счете определялась отнюдь не спорами отдельных русских князей между собой. Она решалась теми влиятельными силами в Орде, которые имели возможность контролировать так или иначе деятельность часто сменявших друг друга в тот период сарайских ханов. Если формально подходить к политической жизни Ордынской державы конца 50-х — начала 60-х годов, то можно согласиться с летописной ее трактовкой как «великой замятней». Но только формально. Имея в виду внешнюю сторону событий, можно признать, что убийство Джанибека послужило как бы сигналом к ускорению распада в высшем эшелоне власти среди потомков Чингисхана. Именно тогда на политической арене появляется фигура темника Мамая, захватившего главные рычаги власти в Орде (в этом большую помощь Мамаю оказал тесть — наследник Джанибека хан Бердибек). Возникновением этой сильной фигуры в Орде можно объяснить то обстоятельство, что при довольно стремительной смене ханов дипломатия Орды, за исключением малозначащих колебаний, не менялась, но, конечно же, теряла свою былую гибкость, ибо власть теневого хана Мамая не всегда могла преодолеть сепаратистские тенденции. Однако в ожесточенной борьбе с этими тенденциями Мамай довольно быстро добился доминирующего положения в Ордынской державе.