Мир колонизаторов и магии: Практика
Шрифт:
Грот-мачта басовито гудела, рассказывая, как ей тяжело и, в то же время, обнадёживая меня, как единственного понимающего, что она выдержит и не такой шторм. Фок-мачта, как юнга-марсовый, задорно скрипела, ужасаясь, каждый раз, всё более и более могучим волнам, которые с размаху обрушивались на корпус корабля, обдавая её пенными брызгами.
Старчески брюзжала бризань-мачта, принимая на себя удары стихии и предупреждая, что если мы не озаботимся мешающим ей крюйселем, то она вскоре потеряет свою верхнюю часть и кто-то из команды, не исключено, что это будет рулевой, получит по голове обломком мачты.
И
Перескакивая по вантам, как две обезьяны, мы закрепляли верёвки такелажа, вырванные из гнёзд штормом, не давая им увеличить трещину в мачте, грозившую обломиться под напором ветра. Бизань-мачта была самая низкая из трёх, но, тем не менее, раскачиваясь высоко над палубой, я ощущал непередаваемые эмоции.
Когда корабль нырял вниз, между двумя горбами исполинских волн, я вдруг оказывался наравне с ними, уверенно глядя на огромную массу воды, которая могла в одно мгновение утопить меня, как маленького котёнка. Свинцово-серые, с пенными гребешками, все в пятнах серо-белой пены на поверхности, они внушали ужас всей неотвратимостью, отчего сердце пряталось глубоко в пятки, при одном взгляде на них.
Судно совершало поворот, оказываясь на горбу уходящей волны, и я снова взмывал вверх, ближе к небу и солнцу, тщательно скрывающемуся за грозовыми облаками. Ветер схватывал меня за шерстяной, грубый и промокший, как и всё остальное бельё, кафтан. Вгрызаясь своими острыми невидимыми зубами, он рвал одежду, как злая собака первый попавшийся предмет. Колючие струи косого дождя хлестали по щекам, не стесняясь своих поступков, как разъярённая изменой женщина. К ним добавлялись солёные брызги океанских волн.
Они словно соревновались с пресной дождевой водой, кто из них сильнее накажет сластолюбца, посмевшего изменить своей единственной любви — морю. И никакие нежные и испуганные слова, слетавшие с помертвевших губ моряка, не смягчали их ни на минуту, а лишь усиливали порыв негодования. И они снова и снова хлестали со всех сторон моряка солёной и пресной водой, пока не заставляли его умыться собственными слезами и не броситься самому в океан, ища в нём спасение от ветра.
Спустившись с бизань-мачты, я встал у штурвала и вместе с рулевым продолжал вести корабль, отворачивая его от неповоротливых, но несокрушимых волн, поднимающихся со всех сторон.
Шторм разнес корабли эскадры в разные стороны, разбросав по разбушевавшемуся океану. Наш «Санто-Доминго» оказался в наихудшем положении, что, впрочем, было неудивительно. Это уже стало признаком стабильности для меня, а для Алонсо было неприятной неожиданностью.
Шторм усиливался, и нас всё больше относило к югу, отрывая от остальной эскадры. Вскоре последние мачты идущего впереди и позади корабля поглотили волны и подступившая темнота. Целые сутки «Санто-Доминго» носило по волнам, и каравелла, отчаянно скрипя снастями и мачтами, цеплялась изо всех сил за поверхность моря, не давая безжалостной буре себя утопить.
Утро второго дня застало наш корабль недалеко от цепочки островов, терявшихся в утренней дымке и не позволяющей хорошо разглядеть их. Сориентировавшись по солнцу, с помощью астролябии и других навигационных приборов, мы с Алонсо определили и проложили новый курс. Открывшиеся нам острова оказались, как мы и предполагали, Багамскими и, оставив их позади, мы направились к Гаване, вскоре догнав основную эскадру.
За это время нам повстречались три корабля, бороздившие морские просторы под английскими и голландскими флагами. Рассмотрев нас, они проплывали мимо, двигаясь своим курсом и не рискуя показать враждебные намерения. А может, таковых у них и не было, и мы встречали обычных, хорошо вооружённых торговцев. Не знаю, нам не было до этого дела.
Ровно через месяц и четыре дня наша эскадра, несколько потрёпанная штормом, зашла в порт Гаваны, так хорошо знакомой мне по прежним временам.
Вместе с Алонсо мы прошлись по улицам уютного города, посетив и монастырь францисканцев, который милостиво приютил меня три года назад, и моего учителя фехтования, Алехандро Алькалло. Алехандро не узнал меня, что было более, чем естественно. Ведь в то время я был слабым подростком, со сломанным носом, а сейчас производил впечатление благообразного юноши, лёгкой степени упитанности, но с несколько жёстким взглядом карих глаз.
Впрочем, Алонсо был не намного мягче меня. Он сразу же предложил выпить за встречу учителя и ученика. Алехандро покачал головой и произнёс.
— Дела давно минувших дней не дают мне возможность с лёгким сердцем отнестись к вашему предложению, а уже достаточно почтенный возраст не позволяет мне пускаться во все тяжкие. Вам это не грозит, и потому я наливаю вам лучшего вина, которое только можно найти на Кубе. Пейте и веселитесь, пока вам это позволяет молодость и сама жизнь, а я своё уже всё выпил, а прогулять не хочу.
В Гаване мы пробыли неделю. Эскадра, разгрузившись, взяла на борт людей и новый товар и направилась к берегам Панамы, в Веракрус. Морская поездка больше не приносила никаких неожиданностей. Море не штормило, пираты не нападали. Вода была свежая, а продукты в изобилии, в том числе, овощи и редкие южные фрукты.
Об ордене Кающихся я уже успел забыть, но душу грели сто тысяч реалов, полученные дополнительно к тем десяти тысячам, которые у меня были отложены после итальянских приключений. А тут ещё и оплату за нашу практику мы должны были получить более, чем достойную.
Пробыв в Веракрусе две недели и посетив все местные злачные места, с Алонсо мы стали почти братьями, если не по крови, то по духу уж точно. Кабаки, женщины, новые города и страны. Алонсо катался в них, как сыр в масле, постоянно подшучивая, что я отстаю от него в приземлённых страстях и, сожалея о том, что когда мы станем инквизиторами, то уже не сможем так куролесить. Я с ним не спорил и, как мог, сдерживал его порывы и неуёмную энергию.
Мне же хотелось приехать в Панаму, в город, с которого всё и началось, но это можно было сделать только на обратном пути, что случится ещё совсем не скоро. Через две недели мы покинули гостеприимный Веракрус и отправились в Картахену, заключительному месту нашего морского вояжа.