Мир льдов. Коралловый остров
Шрифт:
Когда «Дельфин» приближался к арктическому поясу, была самая середина лета, и хотя солнце каждую ночь скрывалось на короткое время за горизонт, но свет совсем почти не уменьшался в это время, или, по крайней мере, уменьшение это не было заметно для глаз, и казалось, что тогда был один беспрерывный день, который в полночь становился все светлее и светлее по мере того, как корабль приближался к полюсу.
– Какой великолепный день! – сказал однажды Синглтон Фреду, когда они сидели на своем любимом месте на грот-марсе, смотря вниз на стеклянное, покрытое ледяными горами и полями море, на поверхности которого играли яркие лучи солнца. – И как странно вспомнить, что солнце зайдет здесь на какой-нибудь час и потом опять взойдет, величественное,
Вечер был тих, как смерть. Ни один звук не нарушал тишину, только иногда доносились до ушей мягкие крики нескольких морских птиц, которые по временам погружались в море, будто нежно целуя его, и потом снова поднимались к светлому небу. Паруса чуть-чуть колыхались, и жалобно скрипел такелаж, а корабль, то приподнимаясь, то опускаясь, медленно плыл по волнам, которые казались дыханием океана. Но эти звуки нисколько не нарушали безмолвия, царившего на море; не нарушало его плескание моржей и тюленей, игравших на солнце вокруг отдаленных фантастических глыб льда; не нарушал его и тихий ропот зыби у подошвы ледяных гор, голубые бока которых изрезаны были тысячью водяных потоков и зазубренные вершины которых, как стальные иглы, возвышались в светлом воздухе…
На небольшом расстоянии от корабля плавало множество ледяных гор различных форм и размеров, которые тревожили капитана и служили источником удивления для наших молодых друзей на грот-марсе.
– Том, – сказал Фред после долгого молчания, – может быть, вам покажется странной эта мысль; но, знаете ли, я думаю, что рай должен быть чем-нибудь в этом роде.
– Фред, я не считаю эту мысль странной, так как картина эта заключает в себе две свойственные раю черты: тишину и покой.
– Да, я согласен с этим. Знаете ли, я хотел бы, чтобы постоянно была бы такая тишина, как теперь, и чтобы не было ни малейшего ветра.
Том улыбнулся:
– Ваше путешествие кончилось бы слишком не скоро, если бы только исполнилось ваше желание. Вот эскимосы, те, конечно, разделяют ваше желание, так как их каяки [3] привычны более к тихому, нежели к бурному морю.
– Том, – сказал Фред, прерывая новое продолжительное молчание, – вы очень бестолковы и скучны сегодня, отчего вы не говорите со мной?
– Оттого, что этот роскошный и фантастический вечер располагает меня больше к размышлению и молчанию.
3
Каяк – тип гребной лодки; широко распространен у народов Арктики. Традиционно состоял из шкур, натянутых на каркас из дерева или кости.
– Ах, Том! Это грубая ошибка с вашей стороны. Вы любите слишком много думать и слишком мало говорите. Я, напротив, я всегда…
– Вы всегда расположены более говорить и мало думать, не так ли, Фред?
– Ба! Да вы сегодня превосходите себя; вы прежде не охотник были до шуток. Не правда ли, что вам никогда не случалось видеть таких жалких существ, как старые эскимосские женщины в Уппернавике?
– Что это они пришли вам на мысль? – спросил Том, смеясь.
– Посмотрите вон на ту ледяную гору: здесь есть нос и подбородок той необыкновенной ведьмы, которой вы дали ваш шелковый носовой платок при отъезде. Я никогда не видал такой жалкой старухи, как та ведьма перед нами; как вы думаете?
Все лицо Тома Синглтона переменилось, темные глаза его заблестели, брови сильно нахмурились, и он возражал:
– Да, Фред, я видел старых женщин жальче этих. Я видел таких старух, дрожащие ноги которых едва в состоянии были поддерживать их, идущих в самый жестокий ветер, в одежде, изношенной для того, чтобы прикрывать их тело, морщинистое, шероховатое и гадкое до того, что вас бы покоробило, если бы вы дотронулись до него, я видел таких женщин, бродящих между кучами грязи, так что даже собаки отворачивались от них.
Фред готов был смеяться над внезапной переменой тона друга, но
– Где же вы видели такие жалкие создания, Том? – спросил он с любопытством.
– В городах, в цивилизованных городах нашей христианской страны. Если вы когда-нибудь проходили по улицам некоторых из этих городов, на заре, когда все остальные еще спят, вы должны были видеть, как они, дрожащие, бродят там и сям, прося подаяния и получая везде отказ от обитателей соседних домов. О Фред, Фред! Занимаясь практикой, хотя она и была непродолжительна, я видел много таких жалких старух и много других людей, – которых никогда никто не видит на улицах, – умирающих медленной смертью от голода, усталости и холода. Это самое черное пятно, лежащее на нашей стране, что нет достаточного пропитания для «старых нищих».
– Я также видел этих старых женщин, – сказал Фред, – но я до сих пор никогда не думал о них серьезно.
– Вот в том-то и дело, люди никогда не думают об этом, иначе этот ужасный порядок вещей не продолжался бы до сих пор. Попробуйте теперь хоть вникнуть в то, что я сказал сейчас. И не думайте, что я говорил здесь за нищих вообще. Я не очень жалею, – может быть, я и не прав, – продолжал Том задумчиво, – может быть, я не прав, в чем я, впрочем, сомневаюсь, но, во всяком случае, это факт, – я не очень жалею молодых, здоровых нищих и принял себе за правило никогда ничего не давать молодым нищим, просящим подаяния, даже малым детям, потому что я очень хорошо знаю, что их послали просить милостыню их ленивые, негодные родители. Я стою только за нищих стариков и старух, потому что, каковы бы они ни были, хороши или дурны, они не могут помочь сами себе. Когда человек падает на улице в изнеможении от какой-нибудь ужасной болезни, поразившей его мускулы, расслабившей его нервы, заставившей трепетать его сердце и судорожно сокращаться его кожу, – в состоянии ли бы вы были, посмотрев на него, пройти мимо, не думая об нем?
– О нет! – воскликнул Фред выразительно. – Я не прошел бы мимо, я бы остановился и оказал бы ему помощь.
– Теперь позвольте мне спросить вас, – продолжал Том серьезно, – какая разница, происходит ли слабость мускулов и сердцебиение от болезни или от дряхлости, за исключением разве того, что последняя неизлечима? Разве нет у этих женщин таких же чувств, как и у других женщин? Думаете ли вы, что нет между ними таких, которые знали лучшие времена? Они вспоминают о своих сыновьях и дочерях, умерших или отсутствующих, и вспоминают, может быть, точно так же, как и старые женщины, находящиеся в лучших обстоятельствах, только у них нет средств освободиться от гнетущих их мыслей. Они сохраняют в себе всю энергию, у них хватает решимости таскаться из конца в конец по городу, может быть, босыми и в холод, прося Христа о куске хлеба и питаясь только тем, что могут найти между кучами золы. Они, может быть, сетуют о былом благосостоянии и о былых временах и вспоминают о днях, когда их ноги были крепки и щеки гладки, – ведь они не всегда же были «ведьмами», – вспоминают, как у них когда-то были друзья, которые любили их и ухаживали за ними; а теперь вот они стары, одиноки и покинуты всеми.
Том остановился и положил руку на лоб, на лице его выступила краска.
– Вам, может быть, покажется странным, – продолжал он, – что я так говорю с вами о нищих старухах, но я глубоко сочувствую их плачевному состоянию. Молодые имеют возможность более или менее помогать себе сами, и у них есть сила облегчить свою скорбь надеждой, благословенной надеждой и твердо устоять против несчастья; но бедные старики и старухи, они не могут помочь себе сами, не могут облегчить своей печали, и до самого конца своих дней, которые им суждено прожить, у них нет никакой надежды, разве что надежда умереть, раньше или позже, и если можно, летом, когда ветер не так холоден и жесток.