Мир на ладонях
Шрифт:
Решив больше не испытывать Волшебный Мост на прочность, Конан пошел вперед, где, по словам Сильвии, находились Большие Ворота, ведущие в мир ольтов. Удивительно, но какими бы маленькими ни были следы девушки, они служили вполне надежной опорой.
Киммериец уверенно шагал вперед, пока откуда-то из-под Моста не появился легкий белесый туман. Конан на мгновение остановился, но, убедившись, что серебристые, следы видны по-прежнему отчетливо, двинулся дальше. Туман становился все гуще, и вскоре варвара уже окружала непроглядная молочно-белая пелена. Неожиданно, словно возникнув ниоткуда, перед киммерийцем выросла сияющая арка, как будто сотканная из лунного света. «Наверное, это и есть Большие Ворота», — успел подумать Конан, как туман, застилавший все вокруг, настолько сгустился,
Как долго длилось его забытье, киммериец не знал, но, когда он вновь обрел способность видеть и слышать, туман полностью рассеялся, на ярко-голубом небе опять сияло солнце и все так же медленно плыли белые, пушистые облака. Прямо напротив Конана посреди океана стоял камень, доходивший ему до колен, а на его вершине раскинулся очаровательный игрушечный городок, окруженный белой стеной. Толщина ее была не больше пальца варвара, а высота — примерно пальца четыре. По углам стены были установлены сторожевые башни, из бойниц которых выглядывали крошечные фигурки в одинаковых темно-зеленых курточках. По узким, но прямым и чистым улицам, вдоль которых стояли аккуратные домики под островерхими крышами, гуляли маленькие человечки в ярких красочных одеждах.
«Клянусь копытами Нергала, — подумал Конан, — это и есть город ольтов, а эти малявки — они сами. Похоже, проходя Большие Ворота в мир людей, они вырастают, а возвращаясь обратно, снова уменьшаются. Почему же тогда я остался прежним? Наверное, Сильвия подразумевала это, когда говорила, что ей надо подготовить Ворота для меня. Конечно, если бы я стал таким же, как они, что от меня толку? А так я вполне могу перетащить их городишко куда угодно. Неудивительно, что люди чуть не истребили ольтов! Они, по всей вероятности, порой просто не замечали эту мелюзгу. Даже изящная ножка молоденькой девушки может запросто раздавить нескольких мужчин этого народца.
Древний народ! Маги! Скала посреди океана! Тьфу! Камушек в каких-то прибрежных водах. Тут глубина-то всего ничего. До колена и то не доходит. Ладно! Маги они или нет, малыши или великаны, но они просят о помощи, а я тут торчу и рассуждаю, вместо того чтобы делом заняться».
Конан попытался усмехнуться и с изумлением понял, что лицо его осталось неподвижным. Изумление переросло в тревогу, когда он почувствовал, что руки тоже не повинуются ему, а тревога сменилась ужасом, когда киммериец, сколько ни пробовал, так и не сумел ни на полшага сдвинуться с места.
«Кром! — осенило варвара, — Сильвия не напрасно предупреждала меня, что нельзя брать с собой никакого железа. Идиот! Самонадеянный болван! Как эта мелюзга справится с моим ножом? На его лезвии может со всеми удобствами устроиться десяток ольтов! Вот это влип так влип. Никогда не думал, что придется изображать памятник самому себе!»
Глава третья
Конан не был бы Конаном, если б позволил отчаянию замутить его рассудок. Осыпав себя всеми ругательствами, которые только мог припомнить, и, обвинив себя во всех преступлениях, какие только мог вообразить, он немного успокоился. Злись не злись, ругай себя не ругай, изменить ничего он все равно не в силах. Значит, надо думать, как выкрутиться из этого более чем идиотского положения. Хоть киммерийцу и приходилось гораздо чаще работать мечом и кулаками, нежели головой, но боги, слава пресветлому Митре, умом его не обидели.
«Спокойно, дружище, спокойно, — уговаривал он сам себя. — Если ты не потерял способность мыслить, у тебя еще не все потеряно. Ты все еще видишь небо над головой и слышишь, как морские волны бьются о твои ноги. Это не Серые Равнины, откуда, как говорят, нет обратного пути… Подожди! Видишь и слышишь? Это уже хорошо. Так… Что же такого я могу увидеть?»
Он попытался повернуть голову, но из этого ничего не получилось. Однако, к великой радости киммерийца, он обнаружил, что видит не только то, что находится прямо перед ним, но и довольно далеко по сторонам. Да что там далеко! Варвар всегда обладал
Словно откликнувшись на его мысленный призыв, девушка очень скоро появилась возле сторожевой башни, наиболее близкой к ногам Конана. Киммериец так обрадовался ей, что, имей он возможность шевелиться, наверное, подпрыгнул бы до небес. Однако радость варвара оказалась преждевременной. Сильвия что-то торопливо заговорила. Он прекрасно слышал ее, но — о ужас! — не понимал ни слова. Похоже, что, пройдя Большие Ворота, его спутница забыла язык людей и теперь не может с ним даже поболтать. Впрочем, что от этого толку? Конан пробовал ответить ей, но его губы даже не дрогнули.
«Нергалова отрыжка ты, а не воин, — снова обратился он к самому себе. — Твое положение хуже, чем ты мог когда-нибудь представить. Уж лучше бы превратился в самую настоящую статую. Ольты показывали бы тебя своим детям и рассказывали бы им историю о тупом и самодовольном болване, занятную и поучительную. Но тебе было бы все равно. А так все-таки обидно. Видеть и слышать, что происходит вокруг, и не иметь возможности подать хоть какие-нибудь признаки жизни».
Сильвия все говорила и говорила что-то, отчаянно жестикулируя, пока наконец не поняла, что все ее усилия напрасны. Тогда девушка опустилась на грубые камни, из которых была сложена стена, и, закрыв лицо ладонями, горько зарыдала. Она плакала так громко, и горе ее было так велико и искренно, что Конан, будь он на это способен, наверное, разрыдался бы вместе с ней.
«Прости меня, малышка, — ласково обратился он к девушке, досадуя, что она его не слышит. — Это моя вина, что я не смог помочь твоему маленькому народцу. Вы так надеялись на меня… Не в моих правилах нарушать данное слово, и, поверь, я обязательно что-нибудь придумаю».
На городскую стену медленно поднялись еще несколько человечков. Сначала все они уставились на исполинскую фигуру, застывшую прямо напротив их скалы, а затем, словно по команде, заголосили на тысячу ладов. Они плакали, выли, вопили, орали, как будто в образе окаменевшего киммерийца узрели собственную неминуемую смерть. Сердце варвара, видимо не обратившееся в камень, потому что он ясно слышал, как кровь стучит в висках, ныло и болело, ему было невыразимо стыдно, как если бы он обидел невинных детей и смеялся бы над их слезами.
Конечно, ему было не до смеха. Он чувствовал, что тело его по-прежнему живо, но невидимые силы сковали его, одев в непробиваемую каменную оболочку. Ярость, отчаяние, злость на самого себя душили Конана, но он лишь неподвижно стоял посреди лазурных вод, которые с мягким шелестом лизали его ноги, и смотрел, как чудесные крошечные ольты скулят от невыразимого горя.
Наконец слезы несчастных, похоже, иссякли. Медленно, один за другим человечки в разноцветных одеждах поднимались на ноги и, низко опустив головы, покидали стену. Вот уже на ней осталась одна Сильвия. Девушка подняла опухшее от слез лицо, грациозным жестом откинула со лба прядь удивительных волос лунного цвета и укоризненно взглянула на киммерийца. Обладай она чарами могучего мага, который может взглядом испепелить врага, на месте застывшего истукана осталась бы груда пепла. Да и сам он готов был провалиться сквозь землю, однако и этого ему было не дано. Сильвия еще раз взглянула на Конана, слегка покачала головой и, отвернувшись от него, тоже ушла со стены. Он снова остался один.