«…Мир на почетных условиях»: Переписка В.Ф. Маркова (1920-2013) с М.В. Вишняком (1954-1959)
Шрифт:
но я уверен, что такая вражда — вещь искусственная. В идеале все лучшие люди подают друг другу руки, особенно в литературе (этому есть замечательные примеры — несмотря на «партии»). Утопия, скажете. Может быть, но очень дорогая моему «эстетскому» сердцу.
Я сам местами Цветаеву «не понимаю», но ведь поэзию слышат, а не понимают (и даже не чувствуют)! А что Цветаевой Достоевский не понадобился
39
Первая строка стихотворения А.А. Блока «Друзьям» (1908).
Вы часто пишете о моем возрасте. Да, я вдвое моложе Вас, но мне все же 39 лет — т<ак> ч<то> напрасно Вы видите во мне юношеский романтизм. И я знаю, что такое поэты, хотя знаком я со знаменитостями не бывал (и в СССР и здесь Бог миловал, т<ак> ч<то> мемуаров мне не о чем писать). Но о житейском и подлинном в поэте писал еще Пушкин. Т<ак> ч<то> «низким» в биографии поэтов Вы меня не удивите, я эту сторону их знаю хотя бы по письмам. Дело не в этом.
Насчет «цензуры» я, пожалуй, неправ. Готов с Вами согласиться. И вообще честь Вам и слава за «Совр<еменные> записки».
Что значит, что Вы «пишете ужасно»? Сейчас не могу найти особо разительных образчиков, не отмечал их при чтении, но вот наудачу:
р. 132. «взятое на себя редакцией заявлением» — 2 творит<ельных> падежа рядом с разной функцией — т. е. не слышите фразу, когда ее пишете (это то, что поэты делают, когда пишут — слышат).
Там же «началась печатанием» (почему же не «начала печататься»? — или «стала»?)
р. 186. «Библиографический отдел “С<овременных> записок” в отзывах сотрудников журнала был его наиболее уязвимым местом».
Тут «его» — невозможно звучит и все путает. Вообще, по-русски, где можно, притяжат<ельные> местоимения опускают. Выбросьте его, и сразу фраза лучше, а так это его относится и к журналу, и к отделу, и даже к слову мужского рода в предыдущей фразе. Да и вообще надо эту фразу начать с «Наиболее уязвимым местом» и т. д.
р. 203. «удовлетворял» + Dat.??
Вот такого много. Я читатель медленный и потому ломал себе язык частенько о такое. Но Вы — человек мысли, не языка, это естественно, м<ожет> быть. Да и я грешен в ляпсусах (но я хоть стараюсь себя слушать, когда пишу, и ошибаюсь лишь впопыхах).
Или вот еще
р. 225. «посмертная книга… Гиппиус, написанная… незадолго до собственной смерти» (чьей смерти, книги или Гиппиус; «собственный» и «свой», как правило, относится к подлежащему предложения; я уж не говорю о столкновении «посмертной» и «смерти»),
А насчет турусов и колес — это не из пословицы, а скорее из Пастернака (стих<отворение> «О, если б знал, что так бывает»). Это обычная вещь — переаранжировка привычного фразеологического выражения. А само выражение мне прекрасно известно.
Я теперь Assis<tant> Professor в Калифорн<ийском> ун<иверсите>те в Лос-Анджелесе, с сентября прошлого года, преподаю литературу и язык. Забросил критику и вообще эмигр<антскую> литературу (пока! [40] ), получил докторскую, хочу напечатать книгу о Хлебникове (уже сдал комиссии). А планов много, но устал зверски.
Ваш В. Марков
11. М.В. Вишняк — В.Ф. Маркову
40
В 1960-е гг. Марков чаще публикуется на английском, но совсем печататься на русском не перестает.
7. II.59
Многоуважаемый Владимир Федорович!
Пишу без всякой надежды Вас в чем-либо переубедить — больше для того, чтобы предупредить превратное толкование моего молчания.
Мне кажется, что Вы то и дело противоречите себе. Приведу пример. — «Для меня главное человек» (а не группы, как для других, грешных), утверждаете Вы. А что Вы написали о Кусковой или Чернышевском, в которых трудно отделить «человека» от других сторон их былого существования?! Чернышевский для Вас «кандалы на русской литературе», и Вы проходите спокойно мимо того, что он носил кандалы годами в реальности, а не символически. В качестве чуть ли <не> уступки Вы «вполне допускаете», что Ч<ернышевский> «был честным человеком», «светлой личностью» (в иронических кавычках), но… Вас «это мало интересует». И это называется — «для меня главное человек». И Вы еще спрашиваете, откуда у меня впечатление, что Вы «ни в грош не ставите этики». — Да вот отсюда. Вы называете себя «животным не-общественным», и Ваше нигилистическое отношение к «группам» оборачивается таким же отношением к индивидам, из которых эти «группы» состоят. Думаю, не выдам никакого секрета, если скажу, что даже сочувствующие Вам литературоведы считают Вашу «анти-общественность» и мнимую «аполитичность» — патологической!..
Вы оправдываетесь: если бы Вы ни в грош не ставили этики, откуда взялся бы Ваш интерес к Швейцеру?.. Но Швейцер, как известно, — не только гуманист, он многогранен. И Ваш интерес мог быть вызван к нему как к музыканту. А потом, неужели надо доказывать, что пути поэта и, тем самым, Ваши — «неисповедимы»: он слушает даже то, что читает, не так уж вчитываясь в содержание… Цветаеву и Вы «местами» не понимаете, однако довольствуетесь уже тем, что она не совсем «сбрасывает» Толстого и Достоевского. Правда, имеется у Вас и другой аргумент — через 200–300 лет, когда небо будет в алмазах, или следующие поколения «разберутся»…
«Я не скажу про всю Одессу» — вся «Одесса» (или эмиграция) слишком велика, — но при реалистическом (не «социалистическом») подходе на 1958 год, скажу за себя, что «хотя» Пушкин, Ходасевич, Тютчев или даже Блок — поэты, — все же я их почти полностью понимаю и потому отдаю им предпочтение перед косноязычными. (Между прочим: не могу понять, почему и для чего Вы выбрали для американской диссертации такого заумного поэта, как Хлебников, — которого и русский читатель может осудить за приятие великого Октября, но отнюдь не понять?!)
У Вас, оказывается, главный «зуб против меня» за то, что я, перепутав Маяковского с Демьяном Бедным, приписал «невежество» Вам, тогда как сам в том повинен. Очень сожалею, что возвел на Вас напраслину. Не могу сейчас вспомнить или найти, откуда я взял, что это Демьян, а не Маяковский первый сказал неприличное «э» по адресу Кусковой. Но Вы должны согласиться, что в моих устах Маяковский, хоть и многим даровитее Демьяна, «как человек» стоит его — «оба хуже»… (Маяковский даже хуже.)
Наконец, последнее: «бесстыдство». — Вы сами называете себя «озорником», отмечаете свой «задор» и «заносчивость». Далеко ли одно от другого, — особенно если учесть, что одно Вы говорите о себе, а другое о Вас говорит «невежественный», как Вы выражаетесь, оппонент.