Мир на Земле

Лем Станислав

– Что-то подобное. Но это скверно.

– Почему? Оно хочет вам помочь, как умеет. И ничего удивительного, в конце концов оно тожевы. Только немного вычлененное. Отделенное.

– Скверно потому, что, коли оно хочет мне помочь, значит, как-то ориентируется в ситуации, понимая, что мне что-то грозит. Конечно, на этот раз поступок был глупым, но в следующий уже может оказаться медвежьей услугой...

Вечером ко мне заглянул Гоус. Я сидел на кровати в пижаме и осматривал левую икру. Пониже колена красовался крупный синяк.

– Как вы себя чувствуете?

– Хорошо, но...

Я рассказал ему о портмоне.

– Интересно. И вы действительно ничего не заметили?

Опустив глаза, я вновь увидел синяк и вдруг припомнил короткую боль и причину ее возникновения. Заглядывая в тахископ, я ударился левой ногой обо что-то твердое пониже колена. Видимо, тогда все и случилось.

– Весьма поучительно, – заметил Гоус. – Левая рука не может проделывать сложных движений так, чтобы мышечное напряжение не передалось правой половине тела. Необходимо было отвлечь ваше внимание.

– Этим? – Я указал на синяк.

– Именно. Взаимодействие левой ноги и руки. Чувствуя боль, вы около секунды не воспринимали ничего другого. Этого оказалось достаточно.

– И часто так бывает?

–

Чрезвычайно редко.

– Значит, если кто-то захочет взяться за меня всерьез, достаточно поступить так же? Например, колоть меня в правую сторону, чтобы она не вмешивалась в дела левой, взятой на допрос?..

– Специалист поступит иначе. Сделает инъекцию амитала в левую шейную вену. Carotis. [34] Тогда левый мозг заснет, а бодрствовать будет только правый. Несколько минут.

34

Сонная артерия (лат.).

– И этого достаточно?

– Если окажется, что нет, в вену вводят небольшую канюлю и дают амитал капельно. Спустя некоторое время засыпает и правое полушарие, поскольку вены мозга связаны так называемыми коллятералями. Тогда необходимо переждать немного, и можно начинать снова.

Я спустил штанину пижамы и встал.

– Не знаю, до каких пор могу заставлять себя сидеть здесь и ждать у моря погоды. Лучше знать что-то, чем не знать ничего. Возьмите меня в оборот, доктор.

– А разве вы не можете сделать это сами? Вы же умеете переговариваться одной рукой с другой. Узнали вы что-нибудь таким образом?

– Ничего.

– Оно отказывается отвечать на вопросы?

– Точнее, отвечает непонятно. Я знаю вот что: онопомнит иначе, чем я. Возможно, целыми образами, целыми сценами. Когда хочет выразить это словами, знаками – получается головоломка. Вероятно, следовало бы все записать и рассматривать как своего рода стенограмму. Так мне кажется.

– Задача скорее для криптологов, чем для врачей. Допустим, удастся сделать какую-то запись. Какая вам от того польза?

– Не знаю.

– Я тоже. А пока желаю спокойной ночи.

Он ушел, я погасил свет и лег, но уснуть не мог. Неожиданно левая рука поднялась и тихо погладила меня по щеке. Она явно жалела меня. Я встал, зажег лампу, принял таблетку секонала и, одурманив таким образом и Ийона и Иона, погрузился в беспамятство.

Мое положение было не просто скверным. Оно было идиотским. Я сидел, спрятавшись в санатории, не зная даже от кого. Выжидал неведомо чего. Пытался договориться сам с собой при помощи руки, но, хотя она отвечала гораздо охотнее, чем раньше, я ее не понимал. Я копался в санаторской библиотеке, таскал в комнату учебники, монографии, кучи специальных журналов, чтобы наконец узнать, кто или что я такое с правой стороны. Я задавал руке вопросы, на которые она отвечала с явным напряжением доброй воли, более того, научилась новым оборотам и новым словам, что одновременно побуждало меня к дальнейшим беседам и беспокоило. Я опасался, что оно сравняется со мной, возможно, даже перещеголяет меня теперешнего, и я вынужден буду не только считаться с ним, но и слушаться, или же каждое полушарие начнет тянуть в свою сторону, и тогда я разорвусь либо уполовинюсь вконец и стану похожим на жучка, на которого наступили так, что одни его ножки тянут вперед, а другие – назад. Мне снилось, что я куда-то бегу, взбираюсь по каким-то темным скалам, а я даже не знал, которой половиной все это видел во сне. То, что я узнал, переворошив груды книжек, соответствовало правде. Левый мозг, лишенный связи с правым, скудеет. Даже когда продолжает болтать, речь его становится суше, и это видно хотя бы по тому, сколь часто он применяет вспомогательные глаголы «быть» и «являться». Делая записи и потом читая их, я заметил, что именно это происходит со мной. Но, кроме таких деталей, я не мог почерпнуть из специальных работ ничего серьезного. В них была тьма гипотез, совершенно противоречивых, каждую я примерял к себе, и, если она не подходила, меня разбирала злость на тех ученых, которые прикидывались, будто лучше меня знают, что со мной творится. Однажды я уже готов был отбросить все предосторожности и поехать в Нью-Йорк в Лунное Агентство. На следующее утро затея уже казалась мне последним, что следовало делать. Тарантога не подавал признаков жизни, и, хотя я сам просил его ждать знака от меня, его молчание тоже начинало меня раздражать. В конце концов я решил взяться за себя по-мужски, как это сделал бы давнишний, не рассеченный Ийон Тихий. Я поехал в Дерлин, маленький городок в двух милях от санатория. Жители, кажется, собирались назвать его Берлином, но что-то перепутали с первой буквой. Хотел купить пишущую машинку, чтобы взять левую руку в перекрестный огонь вопросов, записывать ее ответы и набрать их достаточно для того, чтобы проверить, образуют ли они нечто осмысленное. В конце концов, рассуждал я, я могу быть правосторонним идиотом, и только амбиция не позволяет мне убедиться в этом. Блер, Годдек, Шапиро, Розенкранц, Бомбардино, Клоски и Серенги утверждали, что немота правого полушария есть пучина, полная неведомых талантов, интуиции, предчувствий, бессловесной полной ориентации, она даже что-то вроде гения, источника всех тех чудес, с которыми не желает соглашаться рационализм левого: телепатии, ясновидения, перемещения душ в иные измерения бытия, видений, состояний мистического возбуждения и просветления, но Клайс, Цукеркандель, Пинотти, Вихолд, мадам Мейер, Рабоди, Оттичкин, Нюэрлё и восемь десятков других экспертов и знатоков утверждали, что ничего подобного. Нет, конечно, резонатор, организатор эмоций, ассоциативная система, отражательная зона мыслей, ну какая-никакая память, но не способная ничего высказать; правый мозг есть алогичное создание, эксцентрик, фантаст, враль, это дух, но в сыром виде, это мука, но и дрожжи тоже, однако хлеб из такой смеси может выпечь только левый мозг. Мнение других было таково: правый – генератор, левый – селектор, поэтому правый мозг отделен от мира, а ведет его, переводит на человеческий язык, выражает, комментирует, обуздывает, делает из него человека мозг левый.

Гоус предложил мне поехать в городок на его машине. Он не был удивлен моим намерением и не пытался отговаривать. Нарисовал на листке главную улицу и крестиком пометил место, где находился городской торговый центр. Заметил только, что сегодня мне уже не успеть, потому что суббота, а магазин закрывается в час дня. Все воскресенье я таскался по парку, по возможности избегая встречи с Аделейдом. В понедельник нигде не мог найти Гоуса и поехал автобусом, который ходит каждый час. Он был почти пуст. Кроме негра-водителя только двое детей,

лизавших мороженое. Городок, лежавший в какой-нибудь миле от санатория, напоминал американские поселки, какими они были лет пятьдесят назад. Единственная широкая улица, телеграфные столбы, дома в палисадниках, невысокие живые изгороди, калитки, возле каждой – почтовый ящик, а самим городком прикидывались несколько каменных домов у пересечения с шоссе штата. Там стоял почтальон и разговаривал с толстым потным типом в цветастой рубашке, хозяином большого пса в строгом ошейнике, поднявшего ногу у фонарного столба. Я сошел около них и, когда автобус отъехал, оставляя после себя тучи вонючего дыма, поискал глазами торговый центр. Большой, он стоял, блистая стеклами, на противоположной стороне улицы. Два продавца в халатах таскали какие-то ящики из склада и грузили их в фургон. Солнце палило нещадно. Шофер грузовика, сидя в открытой кабине, пил пиво из банки, уже не первой: у него под ногами валялась куча пустых. Это был совсем седой негр, хотя лицо его выглядело нестарым. По солнечной стороне улицы шли две женщины, молодая толкала детскую коляску с поднятым тентом, старшая заглядывала в нее, что-то говоря. Ее голову и плечи прикрывала черная шерстяная шаль, хотя было очень жарко. Женщины как раз проходили мимо открытой автомобильной мастерской, там поблескивало несколько умытых автомобилей, был слышен шум воды и шипение воздуха. Все это я отметил мимоходом, уже спускаясь на тротуар, чтобы перейти на другую сторону, в магазин. Мне пришлось остановиться, потому что большой темно-зеленый «линкольн», стоявший в нескольких десятках шагов дальше, резко двинулся в мою сторону. Лобовое стекло было зеленоватым, так что я едва видел силуэт водителя. Мне показалось, что у него черное лицо, и я подумал, что это негр. Я остановился на краю тротуара, чтобы пропустить машину, но она резко затормозила рядом. Я подумал, не хочет ли водитель о чем-то спросить, как вдруг кто-то крепко обхватил меня сзади, зажав рот рукой. Это было так неожиданно, что я даже не пытался сопротивляться. Кто-то позади открыл дверцу, я стал вырываться, но не мог издать ни звука, так меня сдавили. Почтальон кинулся к нам и, наклонившись, схватил меня за ноги. Совсем рядом что-то громыхнуло, и улица мгновенно преобразилась.

Старшая женщина, сбросив шаль на тротуар, повернулась к нам. В ее руках был короткоствольный автомат. Это она выпустила длинную очередь прямо по передней части авто, продырявив радиатор, покрышки, так что поднялась пыль. Седовласый негр уже не пил пиво. Он сидел за рулем, а его грузовик одним разворотом загородил дорогу «линкольну». Кудлатый пес кинулся на стрелявшую женщину и, извиваясь, свалился на асфальт. Почтальон отпустил меня, отскочил в сторону, извлек из своей сумки что-то черное, круглое и швырнул в сторону женщин. Загрохотало, повалил белый дым, молодая женщина упала на колени за коляской, которая почему-то раскрылась, и из нее, словно из огромного огнетушителя, прямо на водителя «линкольна» вырвалась струя пенящейся жидкости. Водитель как раз выскочил на тротуар, и, прежде чем пена залила его лицо, я увидел, что оно закрыто чем-то черным, а в руке – пистолет. Струя пены ударила в лобовое стекло лимузина с такой силой, что оно треснуло и осколки попали в почтальона. Толстяк, все еще державший меня сзади, отступал, стараясь заслониться моим телом. Из гаража выскочили несколько человек в комбинезонах. Они подлетели к нам и оторвали меня от толстяка. На все ушло не более пяти секунд. Ближайшее к улице авто, стоявшее в мастерской, задом выехало через раскрытые ворота, двое мужчин в халатах накинули на водителя «линкольна» сеть, стараясь не прикасаться к нему – он весь был покрыт липкой пеной. Толстяк и почтальон, уже скованные, влезали, подталкиваемые, в автомобиль, выехавший из мастерской. Я стоял столбом, глядя, как тот, кто только что открывал задние двери «линкольна», вылезает, подняв руки, и послушно идет под дулом револьвера к фургончику, а седой негр защелкивает на его запястьях наручники. Никто меня не тронул, никто не бросил мне ни слова. Авто отъехало. Полугрузовичок, в который посадили раненого, а может, застреленного водителя и его сообщника, тронулся, женщина подняла с земли черную шаль, стряхнула с нее пыль, сунула автомат в коляску, снова подняла тент и пошла как ни в чем не бывало дальше. Опять стало тихо и пустынно. Только большой автомобиль на спустившихся скатах с растрескавшимися фарами да мертвый пес свидетельствовали о том, что все это мне не привиделось. Рядом с торговым центром в садике, заросшем высокими подсолнухами, стоял одноэтажный домик с верандой. В раскрытом окне, держа трубку в руке и опершись локтями о подоконник, стоял мужчина с загорелым лицом и почти белыми волосами и глядел на меня с многозначительным спокойствием, словно хотел сказать: «Ну, вот видишь?» Только тогда я понял, что было еще более странным, нежели попытка похищения: хотя у меня в ушах еще стоял треск автоматной очереди, взрывы и крик, не открылось ни одно окно и никто не выглянул на улицу, словно меня окружала пустая театральная декорация. Я стоял достаточно долго, не зная, что делать. Покупать пишущую машинку мне расхотелось.

IV. Лунное Агентство

– Мистер Тихий, – сказал директор, – наши люди посвятят вас в детали Миссии. Я же обрисую лишь общую картину, чтобы вы не потеряли за деревьями леса. Женевский договор содержит в себе четыре, я бы сказал так, противоречия. Всеобщее разоружение одновременно с продолжающейся гонкой вооружений – раз. Максимальный темп вооружения при нулевых затратах – два. Полную гарантию каждому государству против неожиданного нападения при сохранении права вести войну, если кому-либо захочется ее вести. Три. И наконец, ликвидацию всех армий, которые, несмотря на это, продолжают существовать. Нет войск, но остались штабы, и они могут замышлять что угодно. Одним словом, мы ввели pacem in terris [35] . Вы согласны?

35

мир на земле (лат.).

– Разумеется, – ответил я. – Но ведь я читаю газеты. Они утверждают, что мы попали из огня в полымя. А однажды я вычитал, не помню уже где, что Луна молчит и заглатывает земных разведчиков, ибо кому-тоудалось войти в тайный сговор с тамошними роботами. И какое-то государство стоит за всем, что происходит сейчас на Луне. А Лунное Агентство об этом знает. Что скажете?

– Бредни, – энергично возразил директор. Мы сидели в его кабинете размером с зал. Сбоку на возвышении стоял огромный глобус Луны, покрытый оспинами кратеров. Секторы отдельных государств, раскрашенные зеленым, желтым и оранжевым, как на политических картах, располагались от полюса до полюса, и поэтому глобус походил на детский мяч или освещенный изнутри стеклянный апельсин, очищенный от кожуры. На стене за креслом директора свисал с потолка до пола флаг ООН.