Мир на Земле

Лем Станислав

– Как вас зовут? – спросил я. Мне хотелось услышать незнакомое имя и тем самым ослабить впечатление, будто это сама Мэрилин.

– Сначала выпьем, – сказала она своим хрипловатым голосом. Взяла наши рюмки и поменяла их.

– Это что-нибудь означает? – спросил я.

– Суеверие, не больше.

Она не улыбалась.

– За наш успех!

С этими словами она поднесла рюмку к губам. Я тоже. Пицца была переперчена, и я выпил бы вино одним глотком, но что-то вдруг с треском хлопнуло, выбивая у меня рюмку из руки. Вино облило девушку, расползаясь по белому свитеру, словно кровь. Это сделал второй кельнер. Я хотел вскочить, но не мог. Ноги были глубоко под деревянной скамьей, и, прежде чем я их вытащил, все вокруг пришло в движение. Кельнер без салфетки прыгнул

вперед и схватил девушку за руку. Она вырвалась и обеими руками впилась в сумочку, словно хотела прикрыть лицо. Бармен выбежал из-за прилавка. Сонный лысый толстяк подставил ему ножку. Бармен с грохотом повалился. Девушка что-то сделала с сумочкой. Словно из огнетушителя, оттуда вырвался поток белой пены. Кельнер, который стоял рядом с ней, отскочил и схватился за лицо все в белой жиже, стекающей на жилет. Блондинка выстрелила белой струей в другого кельнера, который в этот момент вбежал через маятниковую дверь. Оба отчаянно терли глаза и лица, облепленные белой пеной, словно у актеров, забрасывающих друг друга тортами с кремом в slap-stick comedy [36] . Все мы оказались в белом тумане, пена с резким ядовитым запахом моментально испарялась, расползаясь мутными клубами по всему залу. Блондинка кинула взгляд влево и вправо на обоих обезвреженных кельнеров и направила сумочку на меня. Я понимал, что пришел мой черед. До сих пор не могу понять, почему я не пытался заслониться. Что-то огромное зачернело передо мной. Черный экран гукнул как барабан. Толстяк. Он заслонил меня открытым зонтом. Сумочка полетела на середину зала и почти беззвучно взорвалась. Из нее вырвались клубы темного густого дыма и смешались с белым туманом. Блондинка кинулась к кухонной двери. Бармен вскочил с пола и помчался за ней вдоль прилавка. Дверь все еще раскачивалась. Толстяк швырнул бармену под ноги раскрытый зонт. Тот перепрыгнул, потерял равновесие, схватился за прилавок, с грохотом свалил с него рюмки, фужеры, стаканы и влетел в кухню. Я стоял и смотрел на побоище. Обуглившаяся сумочка все еще дымилась между столиками. Белый туман рассеивался, продолжая щипать глаза. Вокруг раскрытого зонта на полу валялись осколки тарелок, стаканов, фужеров, остатки пиццы, облепленные белой пеной и залитые вином. Все произошло так быстро, что бутылка кьянти все еще катилась вместе с корзиночкой и наконец докатилась до стены. Из-за перегородки, отделяющей мой столик от соседнего, поднялся мужчина, который писал в блокноте и пил пиво. Я узнал его сразу. Это был тот выцветший тип, с которым я два часа назад препирался на базе. Он меланхолично поднял брови и заметил:

36

фарс, балаган (англ.).

– Ну и стоило ли, мистер Тихий, так добиваться пропуска?

– Плотно свернутая салфетка на коротком расстоянии эффективна против ручного огнестрельного оружия, – задумчиво бросил Леон Грюн, шеф оэрзэ, в просторечии именуемый Лоэнгрином. – Каждый французский бретер знал этот способ, еще когда носили пелерины. Парабеллум или беретта в сумочке не поместились бы. Правда, у нее могла быть и дорожная сумка, но для того, чтобы вынуть крупный пистолет, надобно время. Несмотря на это, я посоветовал Трюфелю взять зонт. Видно, по наитию. Это был сельпектин, доктор?

Химик в ответ почесал за ухом. Мы сидели на базе, в забитой людьми прокуренной комнатке, далеко за полночь.

– Точно не скажу. Сельпектин или другая соль со свободными радикалами в аэрозоли. Радикалы аммония плюс эмульгатор и добавки, снижающие поверхностное натяжение. Под большим давлением – минимум пятьдесят атмосфер. Много же поместилось у нее в сумочке. Видно, у них прекрасные специалисты.

– У кого? – спросил я, но меня как будто никто не услышал. – Какова была цель? Зачем? – снова спросил я уже громче.

– Обезвредить вас. Ослепить, – сказал Лоэнгрин, приятно улыбаясь. Он закурил сигарету

и тут же с отвращением смял в пепельнице. – Дайте что-нибудь выпить. Я перегрелся, словно камин. Черт знает, сколько сил мы тратим на вас, мистер Тихий. Организовать такую охрану за полчаса – это вам не в бирюльки играть.

– Я должен был ослепнуть? Временно или навсегда?

– Трудно сказать. Штука страшно ядовитая. Может, и выкарабкались бы после пересадки роговицы.

– А те двое? Кельнеры?

– Наш человек прикрыл глаза. Успел. У него отличный рефлекс. Однако сумочка была в определенной степени новостью.

– Но почему тот, ложный кельнер, выбил у меня рюмку из рук?

– Я с ним не беседовал. Он не в состоянии говорить. Предполагаю, потому, что она поменялась с вами рюмкой.

– В рюмке что-то было?

– На девяносто процентов – да. Иначе зачем бы ей это делать?

– В вине не могло быть ничего. Она тоже пила, – заметил я.

– В вине нет. В рюмке. Не забавлялась ли она рюмкой до того, как пришел кельнер?

– Не уверен. Ах, да. Она вертела ее в пальцах.

– Вот видите. Результат анализа придется подождать. Только с помощью хромотографии удастся что-либо обнаружить, ведь все разлетелось вдребезги.

– Яд?

– Думаю, да. Вас надо было вывести из игры, но не обязательно убить. Думаю, так. Попробуйте встать на их место. Труп невыгоден. Шум, подозрения, пресса, вскрытие, сплетни. Кому это надо? А хороший психоз – другое дело. Вполне элегантный результат. Таких препаратов сейчас множество. Депрессия, умопомрачение, галлюцинация. Я думаю, выпив винишко, вы не почувствовали бы ничего. Лишь назавтра, а то и позже. Чем дольше латентный период, тем больше все походит на истинный психоз. Кто сегодня гарантирован от сумасшествия? Никто. Я первый, мистер Тихий.

– Ну а пена? Аэрозоль?

– Аэрозоль был последним средством. Пятое колесо у телеги. Другого выхода не было.

– А кто такие «они», о которых вы все время толкуете?

Лоэнгрин мягко улыбнулся. Вытер вспотевший лоб носовым платком не первой свежести, неодобрительно взглянул на него, сунул в карман и сказал:

– Вы воистину ребенок. Не все разделяют наше восхищение вашей кандидатурой, мистер Тихий.

– У меня есть замена? Я никогда не спрашивал... есть ли кто-нибудь в запасе. Может быть, через него можно установить, кто...

– Нет. Теперь не держат одногодублера. Есть несколько – с одинаковым набором плюсов, и пришлось бы начать новые исследования. Селекцию. Тогда можно было бы о чем-нибудь догадаться, а сейчас – нет.

– Я хотел бы услышать еще одно, – не очень уверенно проговорил я. – Откуда она взялась... такая?

– Это нам отчасти известно, – Лоэнгрин опять улыбался. – Вашу европейскую квартиру несколько недель назад хорошенько перетрясли. Ничего не пропало, но все было осмотрено...

– Не понимаю...

– Библиотека. У вас есть книга о Монро и два альбома. Видимо, симпатия.

– Вы перетряхнули мою квартиру и ничего не сказали?

– Все стоит, как стояло, даже пыль смахнули, а что касается визита, то не мы были первыми. Вы сами видели, как хорошо, что наши люди проштудировали ваши книги. Мы ничего не говорили вам, чтобы не нервировать. У вас и без того голова забита. Максимальная собранность – необходимое условие. Мы – ваша коллективная няня, – он обвел жестом присутствующих: толстяка, уже без зонта, химика и трех молчаливых мужчин, подпиравших стены. – Поэтому, когда вы потребовали пропуск, я решил, что лучше его дать, чем сплетничать о вашей квартире, так как это бы вас не остановило. Верно или нет?

– Не знаю. Пожалуй.

– Вот видите.

– Хорошо. Но, спрашивая, я имел в виду подобие. Она была человеком?

– Постольку-поскольку. Непосредственно – нет. Хотите ее видеть? Она здесь, лежит в той комнате, – он показал на дверь за спиной. Хотя я его понял, все же долю секунды у меня в голове копошилась мысль, что Мэрилин Монро умерла вторично.

– Продукт «Джинандроникс»? – медленно спросил я. – Так называемая playmate?

– Только фирма не та. Их много. Хотите взглянуть?