Мир наизнанку
Шрифт:
— Скульптор категорически восставал против холодных аллегорий, говоря, что «это убогое обилие, всегда обличающее рутину, и редко гений». Он отказался от изображений Добродетели и Славы и оставил лишь змею, имеющую не только смысловое, но и композиционное значение…
Сыпался песок в ее внутренних часах. Упала последняя песчинка. Разошлись экскурсанты; Лиза вернулась в контору, расписалась в журнале, взяла сумку и вышла.
В привычном кинотеатре шел все тот же фильм. Лиза купила самый дешевый билет, села в первом ряду
Постояла, раздумывая. И пошла на остановку маршрутки.
На остановке было светло и пыльно, переминались с ноги на ногу люди, каждый говорил по телефону. Все смотрели в разные стороны. Под скамейкой лежал бездомный пес и тоже, казалось, говорил по встроенному мобильнику — такой отрешенной и нездешней была его морда.
Лиза огляделась. Обменник исчез. На его месте помещался цветочный киоск.
Лиза обошла остановку по периметру. Заглянула в киоск; цены были заоблачные.
— Вы не подскажете, где тут ближайший обмен валют?
— В гастрономе, — сказала цветочница. — На углу.
Подъехала маршрутка, потом еще одна. Катились машины — будничные, как мошки, прочно вшитые в ткань повседневности. Вчера, возвращаясь из кино, Лиза случайно вывалилась в боковой карман реальности, но теперь все хорошо, все надежно и прочно, все по-прежнему.
Она не боялась оказаться в роли бомжа. Ее пугала перемена квартиры. Любая перемена привычного сводила ее с ума, даже если шторы перевесить или отодвинуть кровать от окна. А перемена дома? Быта? Всех маршрутов?
Она влезла в микроавтобус, умостилась на боковом сиденье и покатилась, как шарик в лузу, как вода по желобу, в привычное место. Туда, куда привыкла скатываться каждый день вот уже два десятка лет. В место, до сих пор считавшееся ее домом.
— Выразительность скульптуры достигается с помощью построения основных планов, световых плоскостей, объемов, масс, ритмических соотношений…
Собирался дождь.
Лиза вышла из кинотеатра под уличную арку. Было совсем темно. Фонарь не горел. В отдалении грохотало.
Она смотрела фильм пятый или шестой раз. Билетерша ее узнавала и поглядывала с удивлением.
— Большое значение имеют четкость и цельность силуэта…
Мир вокруг хранил четкость и цельность, в то время как Лизе хотелось, чтобы он их потерял — случайно, не нарочно, как малолетняя дура теряет девственность. Вчера и позавчера она шла той же дорогой из того же зала после того же фильма, но вчера и позавчера не было дождя. Имеет ли это значение?
Лиза остановилась у куста сирени, уже отцветающего, нашла цветок с пятью лепестками, отщипнула и съела. Цветок был горький. Фонари на улице горели через один, за пределами светлого круга пространство смазывалось, как будто Лизу посадили в колоссальный аквариум. Она свернула к остановке маршрутки, на ходу вытаскивая из сумки зонтик.
Остановка была пуста, и желтый огонек горел в окошке обменного пункта. Лиза остановилась, чувствуя, как шевелятся на голове волосы.
Из узкого окошка, прикрытого решеткой, смотрели на Лизу два испуганных глаза:
— Это вы? Как вы снова сюда попали?
— Он предлагал мне проконсультироваться, — сказала Лиза. — Я хочу понять, что со мной не так, что происходит. Хочу поехать к нему. Как это сделать?
Парень в будочке мигнул:
— Надо ждать трамвая. И заплатить за билет всеми деньгами, что у вас есть.
— Значит…
— Значит — всеми. Всем, что у вас есть в карманах, в ящиках стола, на карточке, на счету… Если у вас есть собственность — ее надо продать, обратить в деньги и тоже выложить за билет. Это знак, что вам очень нужна эта поездка. Притом что он запросто может вам отказать, отправить с порога, потому что у него будет плохое настроение, или вы ему на второй взгляд не понравитесь, или еще что-то…
— Я о таком читала, — пробормотала Лиза.
— Да, это ритуальная плата. Но безвозвратная. Не понарошку.
— Вы бы поехали?
— Я бы поехал, — сказал парень с горьким сарказмом в голосе. — Но я не могу встать. Я посажен здесь навсегда, не хотите продать или купить доллары? У меня очень хороший курс…
— Кто ты? — помолчав, спросила Лиза.
— Меня зовут Игорь, я меняла. И больше ни о чем не спрашивай.
— Я искусствовед, — сказала она неуверенно. — Но либо я сумасшедшая, либо со мной что-то похуже происходит. Я себя чувствую, как…
Она замолчала.
— Как кто? — Игорь прижался лицом к солнцеобразной решетке.
— Как фигурка в музыкальной шкатулке. Как будто я иду вдоль желоба, иногда слегка поворачиваясь, и не прихожу в сознание. Не чувствую себя. Вижу только желоб.
— Тебе надо бы к нему съездить, — помолчав, сказал Игорь. — Но я не берусь дать совет. За советы, знаешь, надо отвечать.
— Я долго не могла сюда попасть, — призналась Лиза. — Я выходила… на другую остановку.
— Понимаю, — Игорь кивнул. — Но помочь не могу.
Сквозь тесное окошко с решеткой его нельзя было как следует рассмотреть.
— Ремонт будете делать сами, — Алена говорила по-матерински напористо, ее голос шел, как поток сгущенки по бетону. — Окно, конечно, заменят рабочие, но наклеить обои — святое дело для молодой семьи… Привет, Лизавета, ты сегодня рано?
Лиза остановилась в дверях своей комнаты. В центре, на вытертом коврике, возвышалась Алена, на подоконнике сидел флегматичный Паша, а с краешка, у дивана, жалась тусклая девочка лет семнадцати-восемнадцати, тощая, как кузнечик, и босая.