Мир пауков. Башня и Дельта

Уилсон Колин Генри

Пассивность восприятия — одна из основных характеристик паучьего сознания. Он единственное существо, чья жизнь проходит в выжидании — когда добыча сама угодит в расставленные сети. Все прочие занимаются поиском пищи активно. Смертоносцы постепенно выработали способность посылать направленный импульс волевого усилия. Когда мимо пролетает муха, караулящий в тенетах паук пытается завлечь ее в сеть волевым усилием…

Тогда почему, спрашивается, серые пауки–пустынники безопасны для человека? Ответ подвернулся интуитивно, сам собой. Потому что они абсолютно не сознают, что поймать добычу им помогает усилие воли. Вынуждая муху изменить направление и угодить в ловушку, они думают, что это случайность. Смертоносцы завладели Землей тогда, когда до них дошло, что силу воли можно использовать как оружие.

И

тут последовал наглядный пример того, что значит сила воли, пускай бессознательной. Возвратясь к себе в угол тенет, паучиха стала подбираться по другой ее стороне, так что ктырь уже не мешал ей приблизиться к зеленой мухе. Чуя скорую гибель, бедняга забилась с такой отчаянной силой, что чуть было не высвободилась, но в припадке паники приклеилась другим крылом. А паучиха подбиралась все ближе, пожирая добычу глазами. И тут муха обреченно сникла. Хищница проворно набросила ей на туловище шелковистую нить, за ней другую. Через несколько минут муха уже мало чем отличалась от кокона. Тут и ктырь, даром что все еще хорохорился, начал уже понимать, что скоро придет конец и ему, — чувство обреченности, вкрадчиво нагнетаемое зловещей волей, от которой рождается тихий тлен непротивления. В целом ктырь все еще мог постоять за себя; извернувшись, нанести удар практически под любым углом. Один укол — и парализованная паучиха бессильно зависла бы посреди своей собственной паутины. Тем не менее, когда она, справившись с мухой, со зловещей решимостью двинулась к ктырю, тот безропотно наблюдал и, лишь раз отчаянно рванувшись напоследок, бессильно пожух и дал набросить на себя шелковистую нить. Ум Найла на мгновение соприкоснулся с мыслительной вибрацией жертвы и изумился ее изнеможению и равнодушию: будь что будет. Выйдя из соприкосновения, он словно пробудился от кошмарного сна.

Возвращался Найл в глубокой задумчивости, потрясенный и зачарованный пережитым. Ему впервые открылись потаенные возможности волевого воздействия. Явственно чувствовалось, что мир вокруг полон страхов и скрытых опасностей; мозг постоянно находился начеку, чутко реагируя на любые импульсы враждебности. Проходя шагах в двадцати от логова желтого скорпиона, он ощутил на себе взгляд насекомого, направленный из темного лаза. Тварь притомилась после ночной охоты и не очень хотела вылезать еще и на дневную. Почувствовав нерешительность насекомого, Найл намеренно усугубил ее, послав встречный сигнал о том, что он вооружен и опасен. Скорпион рассудил, что, в конце концов, ни к чему тратить силы, да еще и рисковать, и наружу не полез.

Возвратясь в уютную прохладу жилища, паренек бросился на травяную постель в полном изнеможении. Хотя утомилось, собственно, не тело, а ум, истощенный попыткой применить непривычную пока силу — волевое воздействие.

Найлу исполнилось пятнадцать лет, когда Сайрис родила еще одну девочку. Ребенок появился на свет до срока, и первые две недели не было ясно, выживет он или нет. Назвали девочку Марой, что значит «темненькая»: на крохотном сморщенном личике проглядывали забавные коричневые пятнышки. Жизнь ей, несомненно, спасла сладкая муравьиная кашица. Едва ребенок оказался вне опасности, у него запоздало прорезался плач — пронзительный, прерывистый младенческий плач, раздражающий всех, кроме матери. Если девочка не была голодна, ее донимали попеременно то резь в животике, то потница, то что–нибудь еще. Первые шесть месяцев своей жизни малышка плакала по нескольку часов каждую ночь. Ингельд, никогда не отличавшаяся любовью к детям, озлобилась окончательно и начала приставать к Торгу и Хролфу, чтобы те подыскали ей другое жилище. Они действительно нашли вместительное логово где–то в миле от пещеры, неподалеку от изъязвленных красных скал. Вскоре мужчины прогнали оттуда прежних его обитателей, навозных жуков. Однако в том новом жилище Ингельд провела лишь одну ночь, решила, что там ей неуютно, и — к великой неприязни Найла — возвратилась на следующий же день.

Улучшение у Мары наступило, когда ей минуло полгода; тогда же выяснилось, что она очень беспокойный, нервный ребенок. От любого резкого движения она испуганно вздрагивала и принималась плакать, от внезапного шума просто закатывалась. Когда к Маре приближался муравей, она громко и испуганно вскрикивала. Как–то поутру Найл случайно услышал,

что Ингельд и Торг, думая, что они в пещере одни, ведут речь о Маре. Как все будет складываться, когда девочка подрастет и узнает о смертоносцах? «Из–за нее нам всем будет конец!» — воскликнула Ингельд, голос слезливо дрогнул. Гнев у Найла соседствовал с презрением, и тем не менее он понимал, что женщина права. Страх Мары мог выдать их всех. Но что делать? Не лишать же ребенка жизни!

Выход подсказал Джомар: сок ортиса. Когда Джомар был еще мальчишкой, десяток храбрецов рискнули отправиться в Дельту и возвратились с флягами, полными сока этого растения. Растение это плотоядное и добычу заманивает изумительно медвяным запахом — таким небесно изысканным, что люди от него забываются сном. Когда на цветок ортиса садится насекомое, растение выделяет лишь одну каплю чистой, прозрачной жидкости. Насекомое жадно припадает к ней и вскоре становится сонливым. Словно нежные пальцы, усики растения аккуратно переправляют добычу в большой, на колокол похожий цветок — так красавица отправляет в уста лакомый кусочек пищи. Затем лепестки смыкаются, и от насекомого не остается и следа.

Как удалось избежать той же участи охотникам? Они специально выискивали растения помельче, которым не под силу умертвить человека. Охотник касался цветка пальцем, а проступающий сок сцеживал в маленькую чашечку. Если запах растения его одолевал, остальные кидались на помощь и оттаскивали одурманенного в сторону. Главная беда была в том, что некоторым начинал болезненно нравиться запах этого растения; люди поддавались дурману и пробуждались потом со странной блаженной улыбкой. Один из охотников тогда забылся, уткнувшись лицом в небольшое растеньице. Тотчас же к рукам, ногам и голове потянулась дюжина колокольчиков–кровопийц. Когда остальные сообща оттаскивали товарища, усики упорно цеплялись, не отпуская добычу. Пришлось отсекать их кремневыми ножами: за это время облака медвяного аромата свалили еще двоих. Когда жадные зевы растений удалось наконец отодрать от лиц и от рук, в сердцевинах цветков, словно роса, искрились капельки крови: мощные сосущие органы растений выдавили кровь прямо из–под кожи. Тот охотник пролежал без чувств два дня, а когда очнулся, то все равно ходил как в полусне. Он возвратился вместе со всеми, но стал с той поры вялым, ленивым и охочим до соблазнов. После того как его несколько раз застали за отцеживанием сока ортиса, старейшины распорядились его казнить.

Улф, слушая рассказ, то и дело задумчиво поглядывал на Мару, сосущую у матери грудь. Затем повернулся к Торгу.

— Ты бы пошел со мной?

— Разумеется.

— Прекрасно. Отправимся в пору полнолуния.

— Можно и я с вами? — попросился Найл.

Улф положил ладонь на голову сыну.

— Нет, мальчик. Кому–то надо остаться оберегать женщин.

И вот через десять дней Улф, Торг, Вайг и Хролф отправились в Дельту. К той поре всплыла и еще одна причина отправиться за соком. У Ингельд по утрам стали случаться приступы тошноты; стало ясно, что она беременна.

К походу подготовились обстоятельно. От палящего зноя хорошо защищала одежда из шкуры тысяченожки, для того же служил и притороченный к ней капюшон. На ноги мужчины надели крепкие, с многослойной подошвой сандалии. У каждого на спине была легкая удобная сума, свитая из травяных стеблей. Брать с собой запас пищи и воды не имело смысла, всем можно было разжиться по дороге; с собой прихватили лишь немного сушеного мяса и по фляге с водой. Оружие мужчинам составляли копья, пращи и ножи, прихватили еще веревки.

В путь вышли накануне полуночи, когда сгустились сумерки. Двинулись на север, в сторону каменистой пустоши. Четверым вооруженным мужчинам не были страшны ни скорпион, ни жук–скакун, ни другие ночные хищники. Найл хотел проводить охотников до границы пустоши, но отец не велел: возвращаясь домой в одиночку, пятнадцатилетний мог стать легкой добычей.

Сайрис и Ингельд нервничали. Нередко случалось, что мужчины отсутствовали по нескольку суток кряду, но на этот раз — женщины понимали — все было несопоставимо серьезнее. Охотники прекрасно знали повадки гигантских насекомых пустыни и умели избегать стычек с ними. Дельта же таила множество новых, неизведанных опасностей. Даже Джомар не бывал там никогда, разве что пролетал сверху на паучьем шаре.