"Мир приключений" 1926г. Компиляция. Книги 1-9
Шрифт:
Но в нескольких метрах от скалы шоффер круто затормозил ход, и машина привстала на дыбы, и фыркая, как разъяренный зверь, затем опустилась на передние лапы, судорожно качнулась на бок, на другой… колеса врезались в песок, и автомобиль, весь вздрогнув, остановился.
Несколько минут спустя Готкинс уже настолько пришел в себя, что выскочил из экипажа. Искоса поглядел он на преграждавшую путь в каком-нибудь метре от передка автомобиля мощную, озаренную солнцем скалу. Земля как-будто еще колебалась под его ногами, но мозг его быстро прояснился.
Он был несколько возбужден, настроение было приподнятое, но приятное. У самого подъема в гору, на извилистой узкой тропе стоял шоффер, снявший шлем и маску. Готкинс увидел резко очерченное бородатое лицо и пристально глядевшие на него темные, проницательные глаза.
Готкинс мгновенно поднял револьвер и прицелился. Человек представлял превосходную мишень, рисуясь на светлом фоне скалы, свидетели отсутствовали, и можно было сослаться на вынужденную самооборону.
— Теперь я уложу вас на месте, как обещал.
Человек улыбнулся. Взгляд его словно ушел куда-то вглубь, подернулся мечтательной дымкой.
— О нет, — сказал он. — Вы меня не убьете. По той же причине, по какой я не сделал этого, когда ваша жизнь зависела от нажима моего пальца на руль.
— А что мне помешает? — спросил Готкинс. — По какой такой причине, по вашему, я пощажу вас?
Тот снова вперил в него свои темные, серьезные глаза. — По той самой, по какой я пощадил вас; по той, что вы теперь чувствуете то же, что чувствовал я, давая вам свой урок — с единственной целью заставить вас почувствовать, что мы — братья.
Рука Готкинса с револьвером опустилась, как парализованная, и он застыл в безмолвном изумлении. Никогда еще не слыхал он ничего подобного. Больше всего, однако, изумляло его самого то, что рука у него не подымалась выстрелить. Он смотрел, как человек карабкался по узкой тропе вверх и, наконец, исчез из виду.
Впоследствии Готкинс рассказывал в Биржевом Клубе свое приключение с существенными видоизменениями. И любил заканчивать так:
— Как видите, меня спасло исключительное мое спокойствие и хладнокровие, закаленное всевозможными испытаниями; только они могли в те критические минуты сыграть роль сдерживающего начала, Импонировать отчаянному безумцу и принудить его повиноваться. Кто он такой собственно был, — я так и не узнал. Да и не все ли равно! Я ведь и не жаловался на него в полицию. Не вижу проку в мести. И я доказал, что могу справиться сам, без полиции. Жизнь моя имеет достаточный вес, чтобы постоять за себя в любой опасности. Но, разумеется, я прогнал шоффера Макка, который дался в обман, и привратника, который проспал. 20 долларов штрафа за недозволенную скорость я уплатил, не поморщившись. А моя спекуляция?.. Да, вот видите, возвращаясь в тот день в своем автомобиле в город, я знал, что не попаду в свои конторы до закрытия биржи и признаюсь, не раз вытирал со лба холодный пот при мысли, что рынок весь день во власти разбойника Вильсона… И готовился к тому, что мои служащие встретят меня торжественно-похоронными минами, какими встречают обанкротившихся принципалов.
… Но вот, послушайте и подивитесь неисповедимым путям провидения! Мое отсутствие в столь критический момент вызвало на бирже панику, какой и не запомнят в Чикаго да и во всем мире. Распространились самые дикие слухи о моем разорении, полном банкротстве, даже о самоубийстве. А Вильсон, не встретив меня на поле битвы, прямо обезъумел от самомнения и высокомерия, вообразил себя неограниченным владыкой рынка и — зарвался, сделал колоссальные, чудовищные закупки, далеко превышавшие его истощенные финансовые силенки. И, когда я на другой день занял свое место, к безграничному удивлению всей биржи (вы это помните, господа?) — Вильсон был придавлен миллионами бушелей закупленной пшеницы, за которую ему нечем было расплатиться, и цены на которую диктовал я. Я раздавил его, как вот этот окурок сигары, двумя пальцами. С тех пор пшеничный рынок — безраздельно мой.
И Готкинс распускал свое хитрое, как у индейца, лицо в любезную улыбку, обнажавшую хищные клыки.
— Да, господа, так высшие силы оберегают счастливо сложившуюся систему крупного капитализма. Они даже безумного и сантиментального фанатика, даже отуманенный, лезущий приступом на небо мозг, делают своим послушным орудием. И даже идеализм имеет свою цену — между братьями…
9
Существует одна очень старинная игра со словами: берутся два имени существительных нарицательных, и одно превращается в другое при соблюдении следующих правил: составляется цепь слов, отличающихся друг от друга не более, как на одну букву; все эти слова должны также быть именами существительными нарицательными и стоять в именительном падеже единственного или множественного числа.
Пример: Превратить слово «друг» в слово «враг»:
Друг, круг, круги, краги, враги, враг.
Примечание: можно 1) переставить букву из одного места в другое, или 2) добавить одну букву в любое место слова, или 3) убрать одну букву, или 4) заменить одну букву другою.
Задание конкурса состоит в следующем: необходимо связать цепью промежуточных слов два слова, не имеющих ни одной общей буквы, и сумма букв коих должна быть наибольшей.
Примечание: в приведенном примере в двух словах будут 4+4=8 букв, но для конкурса такие пары не годятся, так как буквы «р» и «г» общие в обоих случаях.
Два победителя конкурса получат в премию по книге М. А. Яковлева: Народное песнотворчество об атамане Степане Разине.
У КАННИБАЛОВ
11
Не думаю, чтобы у кого-либо могло быть приключение, подобное моему. Среди самой страшной драмы в нем проскальзывает некоторый комический элемент, который, если вдуматься, кажется еще более ужасным. Приключение это осложняется тем, что произошло оно при свидетеле, что свидетель этот принимал в нем, осмелюсь выразиться, такое же участие, как я, и что с тех пор мы не можем без содрагания встречаться друг с другом.
В 189… году я участвовал в экспедиции под начальством Цидлера, сухого, как виноградная лоза, эльзасца, который получил назначение преимущественно перед многими другими только благодаря своему мужеству. Экспедиция, действительно, не требовала ни ума, ни больших способностей, а только удали, и не малой. Предстояло с очень небольшим отрядом перерезать часть Африки, чтобы упрочить французское влияние над негритянским царьком, владения которого простирались к югу от нашей сферы влияния. Отряд должен был быть небольшим, чтобы пройти незаметно для других держав, и быть готовым ко всякой опасности, ибо ему предстояло встретиться в пути с двумя или тремя племенами убежденных каннибалов. Все это делали не раз: другие до нас успешно выполняли подобные поручения при обстоятельствах более трудных. Цидлер знал, что после всех испытаний его ждет повышение, не говоря уже о денежной награде. Стоило ему только представиться министру, тоже эльзасцу, чтобы тотчас же получить назначение начальником экспедиции.
Цидлер сразу остановил свой выбор на Бэтюне, которого он знал давно и ценил, как человека, основательно изучившего картографию и топографию — науки, самому Цидлеру мало знакомые. Бэтюн настоял на том, чтобы привлечь меня; мы были друзьями детства; это путешествие вдвоем по неисследованной стране являлось осуществлением нашей былой мечты.
Началось с того, что мы все схватили лихорадку при высадке. Один бог знает, какое количество хинина нас заставили проглотить. Цидлер не хотел и слышать о нем; вместо хинина он стал усиленно питаться мясом, и, честное слово, не стал чувствовать себя хуже от этого. Наполовину оправившись, мы пустились в путь вглубь страны, где наше излечение должно было окончиться. Несмотря на воздух плоскогорий, напоенный кислородом, у нас остались какие-то следы лихорадки, смена настроений, беспокойство, временами даже приступы помешательства, когда наши привычные европейские идеи приходили в растройство. Дикие, могучие первобытные инстинкты пробуждались в нас и поднимали вой, как волки вокруг стоянки путешественников. Одного Цидлера не покидало хладнокровие, и он держал нас в железной дисциплине. Этому бравому человеку было известно проклятое действие африканского климата, которому он не поддавался, благодаря своему эльзасскому добродушию, а может быть также и вследствие возраста. Мне и Бэтюну пришлось пережить тяжелые минуты. Мы холодно и сурово отводили друг от друга обычно так дружески смотревшие глаза. У нас вырывались недобрые слова, были нехорошие мысли. Иногда один из нас внезапно скрывался в кустарниках и часами наслаждался одиночеством, подобно нездоровому опьянению. А иногда, наоборот, мы предавались приятным школьным воспоминаниям, и радостное, дружеское чувство наполняло нас. Тогда Цидлер улыбался, покуривая трубку, и все засыпали счастливые.