Мир Приключений 1955 г. №1
Шрифт:
Шли глухоманью, никогда не хоженной человеком. В одних местах лежали сваленные буреломом деревья, в других лес был так тесен, что было впору пробраться лишь малому и юркому зверю. Под старыми елями темнело, как вечером.
Облавные руки петляли, тянули нитку и вязали узелки. Узелок — это охотник. Оставшись один, он осматривался, оттаптывал на всякий случай снег и замирал. В ожидании он прочищал уши и вытягивал голову. Устав, переминался, перекладывал с руки на руку рогатину, поправлял топор за поясом, передергивал плечами.
Охотника томила жажда, он подхватывал горсть снега, мял комок и понемногу сосал. Он
Туман копится на мерзлых колючих ветвях. Капля зреет, надувается, вытягивается и отрывается. Снег мякнет. В такую пору шаг человека не слышен, лесной зверь смирен.
Огнем горят облавные старшины. В них тянется каждая жилка. Живчик забьется, сам собой подмигнет глаз. На старших легла вся охота. Они обязаны не просто равести охотников, а в голове облавы свести обе нитки. Пойди-ка сообрази. Обтяни живой веревкой нехоженый лес и свяжи концы. В самом глухом, неведомом лесу каждый пойдет в облаву. Но быть старшим облавы большинство отказывается, и не для вида, а по-честному. Это не торг; в таком деле, если человек не чувствует в себе силы, он не захочет срамиться.
Доброга вывел свою облавную руку из чащи к просвету. Открылось большое болото с густым осинником. Пошли краем, огибая болото. За Доброгой оставалось всё меньше и меньше охотников, но и болотный берег уходил в нужную, по мысли старосты, сторону.
Идут. Вдруг староста заметил краем глаза, как впереди что-то мелькнуло. Он поднял руку: стой! Опять взлетела еловая веточка. Это подавал знак старшой второй руки. Пора. Облавный старшой остался сам-четвертый с Одинцом, Заренкой и Яволодом.
У брата и сестры горели глаза, им было всё хорошо и всё нравилось. Одинец же смотрел хмуро. Он пошел в облаву с мыслью, что вдруг Заренка захочет отстать и молвить ему желанное слово. Напрасно. И Одинец корил себя за глупую надежду. Нет, не его девушка, и нечего больше о ней думать. Пусть так и будет, как случилось.
А Доброга ступил к Заренке и что-то шепнул. Девушка тонко, протяжно засвистела. И — пошло!
Черный лес впервые услышал человечий посвист. Этот звук побежал от одного к другому по всем узелкам смертной веревки, которая опутала исконные зверовые обиталища.
Каждый охотник свистел по-своему, тихо, не через пальцы, а губами. Но оттого было ещё страшнее. Отовсюду завился тайный, ползучий человеческий свист. Он звенел в звериных ушах, как назойливый летний комар. Он жалил не кожу, а тревогой жалил сердце.
В снежной норе беляк-ушкан очнулся от легкого сна. В дупле дрогнул соболь. Замерла рыжая куница. Забыв пахучий беличий след, горностай прижался к суку змеистым телом. Глупая белка высунула усатую головку: это что такое, новое, неслыханное? Филин, забившись на день в темный ельник, распялил желтые глаза. Лоси разом перестали жевать, вздернули лопоухие головы и раздули вырезные черные ноздри. Все слушают.
Где-то хрустнула сухая ветка, качнулась елочка. Свист приближался. В одном месте он прерывался, в другом начинался и опять повторялся. Страшно!
Чу, стучит по стволам! Под обухами топоров отзывались закоченелые сосны и ели. Одна говорила звонко, другая дрябло принимала железо пухлой корой.
Лесные
Облавники не торопились, переходили, ждали, опять переходили. В начале облавы не нужно делать большого шума и нельзя кричать. Зверя не гонят, а отжимают.
А следу, следу-то сколько! В осинниках кормились сохатые: как на скотном дворе, натоптано копытами; обглоданные ветки, лежит теплый помет. Здесь росомаха протащила толстое брюхо на коротких ногах, там — старые и новые волчьи пересеки. А что натоптали зайцы и наследили пушные зверьки, не сочтешь. Черный лес богат и может платить хорошую дань.
Живая петля сжималась. Облавники видели, что следы мечутся в разные стороны. Пора, звери огляделись и опомнились. Если упустить срок, звери рванутся обратно, через облаву.
Охотники закричали, заверещали, заулюлюкали, завыли. Каждый старался заорать погромче и пострашнее. Звери потеряли разум и ринулись на засаду. Облавники пустились бегом, засадные спустили собак:
— Держи, держи, держи!..
Взяли тридцать семь голов лосей, десяток волков, восемь рысей-пардусов, пятнадцать оленей. Наловили собаками и побили стрелами больше восьми сороков зайцев. Досталось семь соболей, пять куниц — случайная добыча, это не облавные звери. Черный лес дал пушниной не дань, а задаток.
Между делом облавники присмотрели две берлоги. После облавы, не теряя времени, ватажники горячей рукой взяли на первой берлоге медведицу с пестуном, а на второй — старика.
Черный лес дал хорошо, но и взамен потребовал плату. Одного облавника нашли в цепи с разбитой головой и проломленной грудью. Кругом тела и на выходных следах было написано, как бык скакал на цепь и как облавник наставил рогатину. Эх, что же ты! Не так надо. В сторону отскочи и наставляй наискось, под лопатку. Нет, облавник хотел взять быка, как медведя. А бык — на дыбы. Он ловок, уклонился от рогатины, отвел рожон. Страшная сила, когда матерый лось ударит сверху передними копытами.
Товарищи убитого пошли по следу, окропленному свежей кровью. На следу нашлась стрела. Здесь лось чесался о дерево и сбил занозу. Это ему кто-то другой засадил, а не убитый облавник. Дальше пошел чистый след. Сохатый справился и ушел, его не догонишь.
На привале спешили ободрать и разрубить добычу, пока она не застыла. Свежинку варили и жарили, в охотку после сухой рыбы и вяленого мяса лакомились сочным мясом. Туго набитые лосиные и оленьи желудки делили на всех. Это невкусная, но дорогая еда. Она спасает от зимней болезни: опухоли тела, десен и выпадения зубов.
Ватажники поминали тех товарищей, которые застыли в пути, и того, что погиб на облаве. От него осталась молодая жена. Вдове пойдет равная доля общей добычи — таков ватажный закон. Если она найдет нового мужа, это её дело. Но ватага никому не позволит неволить бабу. По Новгородской Правде, любовь — дело вольное.
Глава одиннадцатая
Оттепель опустила снег, он потемнел было, покрывшись узорной росписью хвойных игл, шелухой шишек и чешуйками коры. Вернулась стужа, упал свежий снег, и опять, как по первой пороше, писали звериные лапы и лапки свои рассказы. Не до них.