Мир приключений 1962 г. № 8
Шрифт:
— Я не курю. Табак вредит здоровью и ведет к непроизводительным затратам.
— Что он там бормочет? — спросил Иванов.
Ложкин перевел ответ Михеля. Иванов закашлялся от смеха, сказал с удивлением:
— Кто бы сказал — не верил, что есть такие на свете. Хватим мы с ним горя!
Ложкин успокоил:
— Я думаю, что он не особенно осложнит обстановку. Вел он себя пока вполне прилично. Как видишь, это очень практичный тип. Ему невыгодно попадаться своим на глаза.
— Пошто?
— Судом дело пахнет. В лучшем случае, попадет в штрафную роту.
— Да, дело его труба. А он не такой уж дурак, как
— Химик?
— Кто же еще? Все до капельки рассчитал. Ты спроси его, почему он все-таки в лесу не удрал от нас.
Ложкин минут пять расспрашивал Михеля.
— Ну, что он там лопочет? — не вытерпел Иванов.
— Оказывается, в лесу он наткнулся на нас случайно. Страшный взрыв, как он выразился, потряс его до такой степени, что он пошел не в ту сторону. Кстати, он уверен, что это его соотечественники применили против нас сверхоружие, давно обещанное фюрером.
— Что это такое?
— Никто пока не знает, а Михель тем более. Видимо, эту вещь они придумали для поднятия боевого духа. Да! Самое забавное, что он не может допустить, чтобы мы возили его весь день по их передовой. Он уверен, что мы давным-давно переехали линию фронта.
— И везем его в Сибирь?
— Гораздо хуже для нас с тобой: мы разбиты наголову, отступаем и скоро сами очутимся в плену. Он обещал, что замолвит за нас словечко.
— На том спасибо! Но ты растолковал ему?
— Стоит ли убивать иллюзии? Это подорвет его силы, необходимые для последнего перехода.
— Ну и остолоп! Ладно, не пугай его зря. Скажи только, чтобы вел себя аккуратнее, ночь-то сегодня капризная. Мороз. Каждый шорох за километр слышно.
— Сказал уже.
— Ну?..
— Да пора.
— Я первый пойду.
— Хорошо. Дот обходи справа.
— Ладно. Ну, чадо, пошли! — Он толкнул Михеля в бок и, нагнувшись, шагнул в траншею, заваленную плотным, слежавшимся снегом.
Звезды скупо освещали землю. Иванов остановился у бруствера. Впереди угадывалось поле, за ним расплывались холмы. Оттуда потянул колючий ветер, запахло дымком, щами. На миг мысль о солдатском котелке, полном горячих щей, и о куске ржаного хлеба заставила Иванова и Ложкина забыть обо всем пережитом за эти сутки, заслонила опасность последнего перехода.
Иванов весело шепнул, сплюнув голодную слюну:
— Лямин с кухней приехал, пехоту кормит. Опоздаем чуток.
— Нам оставят, — таким же веселым шепотом ответил Ложкин.
Михель жадно прислушивался к интонациям их голосов.
Превозмогая животный страх, он хотел понять, чему радуются эти страшные, непонятные люди в такую ночь, когда сердце застывает от холода и ужаса, когда впереди у них только смерть. Михель знал, что их не возьмут в плен. Он сам, как честный солдат, скажет, что такие люди опасны для Германии. Он только попросит, чтобы их не вешали, а расстреляли…
Его мысли внезапно оборвались, когда он увидел, что один из русских солдат вылезает из траншеи. Ему так хотелось остановить его, что он, забывшись, громко шмыгнул носом.
Ложкин шепнул еле слышно, но так, что у Михеля перехватило дыхание:
— Вперед!..
Михель, вздохнув, полез за Ивановым.
А. Воинов
ЗОЛОТЫЕ ДИНАРЫ
ГЛАВА
Это была удивительно длинная зима. Просто поразительно, как он ее вытерпел. Сначала он отчаянно взывал в каждом письме к отцу: «Возьми меня отсюда, мне здесь не нравится». Но отец не приезжал, пришлось смириться и ждать лета.
Да, Костя прожил трудную зиму. Это была первая зима без матери. Мать погибла на маленьком пограничном острове. Ее унесла волна, огромная, как гора.
Когда на их остров из Владивостока прибыла тревожная радиограмма о том, что со стороны Японии, где было землетрясение, идет волна высотой тридцать метров, дежурный радист посмотрел на карту и недоверчиво усмехнулся. От Японии до них тысяча километров. А на море штормы. Сюда волна наверняка не дойдет. По пути на нее навалится шквал, разбросает, придавит. Так думал радист. Да и Костин отец тоже, признаться, так думал, но он все же встревожился. Он был начальником заставы и отвечал за всех пограничников и немногих живших на острове рыбаков.
Посередине острова возвышалась скала. Отец приказал всем подняться на нее. Рыбаки привязывали к кольям снасти. Они не верили в опасность.
— Ну, будет волнение на море, — говорили они, — но, чтобы появилась тридцатиметровая волна, такого еще не бывало!
Отец торопил всех. Но люди не тревожились, они смотрели на горизонт — никакой волны там не было, обычная крупная зыбь.
Многое пережил в этот день Костя, но почему-то одним из самых ярких воспоминаний остался разговор отца со старшиной Матюхиным за минуту до того, как случилось страшное. Он стоял на крыльце заставы, когда отец приказал Матюхину поднять на скалу радиостанцию, но Матюхин не спешил выполнить приказание; он пошел в склад, где лежали бочки с рыбой. Матюхин был запаслив; в свободное время он ходил на рыбную ловлю, а потом солил наловленные треску и селедку.
— Это у меня резерв главного командования! — говорил он шутливо.
И на самом деле, мало ли что могло произойти! Настанут ранние холода — не пройдет во льдах корабль с продовольствием, — вот и пригодится этот резерв.
Матюхин раздумывал, как поступить с бочками, в случае если действительно сюда придет какая-то дурацкая волна.
Вдруг дикий крик матери сжал Костино сердце.
— Волна!.. Волна!.. — кричала она, выбежав на крыльцо.
Костя посмотрел вдаль. Море там словно вспучилось и поднялось к потемневшему небу. Огромные, злые, пенящиеся языки то вздымались, закипая от ярости пеной, то, пригнувшись, хищно устремлялись вперед, подтягиваясь к маленькому острову.
— Все на коней!.. На машину!.. На машину! Быстрее к скале! — хрипло кричал отец. — Маша, поезжай вперед!.. Быстрее!..
Только когда машина скрылась за воротами, он подскочил к Косте, схватил на руки. И через мгновение Костя сидел с ним на коне, вцепившись руками в седло. Вокруг ржали взнузданные пограничниками кони.
— Скорей! Скорей!.. — торопил отец.
Затем дикая скачка, храпение коней… И вот они уже взбираются по круче, таща за собой лошадей. Костя помнит, как он карабкался и карабкался вверх, думая только о том, чтобы не отставать от отца, который тянул его за собой.