Мир приключений 1962 г. № 8
Шрифт:
— Профессор… — начала было она.
Но вне госпиталя, на вольном воздухе, Шубин не боялся профессора! Длинная пауза.
— …не разрешил целоваться, — машинально закончила она. С трудом перевела дыхание, не поднимая отяжелевших век. Ей пришлось уцепиться за лацканы его тужурки, чтобы не упасть.
Шубин устоял.
— Домой пора. Сыро, — невнятно пробормотала она.
— Нет, еще немного, пожалуйста! Ну, минуточку! — Он упрашивал, как мальчик, которого отсылают спать.
— Хорошо, минуточку.
И снова
Под конец Шубин и Виктория чуть было не заблудились в парке. Шубин не мог вспомнить, на каком повороте они свернули с центральной аллеи.
— Потерял свое место, — шепнула Виктория. — Ая-яй! Прославленный мореход! — И, беря под руку, очень нежно: — Это золотой вихрь закружил нас. Так бы и нес, нес… Всю жизнь…
В госпиталь Шубин вернулся, когда его соседи уже спали.
Только артиллерист, лежавший рядом, не спал, но притворялся, что спит. Краем глаза следя за раздевавшимся Шубиным, он придирчиво отмечал его неверные угловатые движения.
Шубин наткнулся на тумбочку, опрокинул стул, сам себе сказал: «Тсс!» — но, присев на койку, тотчас же уронил ботинок и тихо засмеялся.
Все симптомы были налицо.
Сосед не выдержал и высунул голову из-под одеяла.
— А ну дыхни! — потребовал он. — Эх, ты! Ведь профессор не разрешил тебе пить.
Шубин смущенно оглянулся.
— У тебя мысли идут противолодочным зигзагом, — пробормотал он и поскорей накрылся с головой.
Ни с кем, даже с лучшим другом не смог бы говорить о том, что произошло. Это было только его, принадлежало только ему.
И ей, конечно. Им двоим.
«Золотой вихрь несет…» Так, кажется, сказала она?
Они поженились, едва лишь Шубина выписали из госпиталя. Утром его выписали, а днем они поженились.
Свадьба была самая скромная. На торжестве присутствовали только Ремез, Вася Князев, Селиванов, две подружки Виктории и, конечно, Шурка Ластиков.
— По-настоящему справим после победы над Германией! — пообещал Шубин.
На поправку ему дали две недели. Молодожены провели это время в комнатке Виктории Павловны.
Золотой вихрь продолжал кружить их. В каком-то полузабытьи бродили они по осеннему, тихому, багряно-золотому Ленинграду.
Он вставал из развалин, стряхивая с себя пыль и пепел. Еще шевелились, подергиваясь складками на ветру, фанерные стены, прикрывавшие пустыри. Еще зеленела картофельная ботва в центре города. Но война уже далеко отодвинулась от его застав. И краски неповторимого ленинградского заката стали, казалось, еще чище на промытом грозовыми дождями небе.
А по вечерам Виктория и Шубин любили сидеть у окна, выходившего на Марсово поле. Теперь здесь были огороды, но над грядами высились стволы зенитных орудий — характерный
Молчание прерывалось вопросом:
— Помнишь?..
— А ты помнишь?..
Они переживали обычную для влюбленных полосу общих воспоминаний, интересных только им двоим.
— Помнишь, как ты обнял меня, а потом чуть не свалился в воду? — улыбаясь, спрашивала Виктория.
— В воду? — переспрашивал он. — Нет, что-то не припомню. — И смеялся: — Начисто, понимаешь, память отшибло!
Впоследствии Виктория поняла, что Шубин почти и не шутит, когда говорит: «Память отшибло». Он удивительно умел забывать плохое, что мешало ему жить, идти вперед.
— Я — как мой катер, — объяснял он. — На полном ходу проскакиваю над неудачами, будто над минами. И — жив! А есть люди — как тихоходные баржи с низкой осадкой. Чуть накренились, чиркнули килем дно, и все пропало — сидят на мели.
Он даже не поинтересовался, почему так круто изменилось ее отношение к нему. Принял это очень просто, как должное.
Но Виктория сама не смогла бы объяснить, почему Шубин заставил ее полюбить себя. Он именно заставил!
— Со мной и надо было так, — призналась она. — Я была странная. Девчонки дразнили меня Спящей Красавицей. А мне просто нелегко пришлось в детстве из-за папы.
Он был красив, по ее словам, и пользовался большим успехом у женщин. Виктории сравнялось четырнадцать, когда отец ушел от ее матери и завел новую семью. Но он был очень добрый и бесхарактерный и как-то не сумел до конца порвать со своей первой семьей. Странно, что симпатии дочери были на его стороне.
Жены, интригуя и скандаля, попеременно уводили его к себе. Так он и раскачивался между ними, как маятник, пока не умер.
С ним случился припадок на улице, неподалеку от квартиры первой жены. Его принесли домой, вызвали «скорую помощь».
Очнувшись, он поискал глазами дочь. Она смачивала горчичник, чтобы положить ему на сердце.
Отец виновато улыбнулся ей, потом увидел обеих своих жен. Испуганные, заплаканные, они сидели на диванчике, держась за руки.
«О! — тихо сказал он. — Вы вместе и не ссоритесь?.. Значит, все кончено, я умираю».
И это были его последние слова…
Шубин, растроганный, обнял Викторию и прижал к себе.
— Ты ведь не такой, нет? — Она нежно провела кончиками пальцев по резким, вертикальным складкам у его рта. — О, ты из однолюбов, я знаю! Тебе не нужна никакая другая женщина, кроме меня. — И мгновенный, чисто женский переход. Изогнувшись и лукаво заглядывая снизу в лицо: — Но море все-таки любишь больше меня? Море на первом месте?.. Ну, ну, не хмурься, я шучу.
Конечно, она шутила.
Стоило ей закрыть глаза, и осенние листья снова летели и летели, а из их золотого облака надвигалась на нее, медленно приближаясь, прямая, угловатая, в синем, фигура.