Мир приключений 1988 г.
Шрифт:
— Вот ребята поработать хотят, — сильно окая, без всяких предисловий сказал он, — товарищ Иванов, можно?
Иванов поднял голову. Лицо его мгновенно оживилось. Он вскочил и забегал по тесной комнате:
— Можно?! Не можно, а нужно! Не план горит! Лес горит! Мы горим! А он еще спрашивает: можно?
Речь Иванова отличалась редким своеобразием. Говорил он рублеными фразами, произнося те слова, на которых хотел сделать ударение, резко и пронзительно — высоко, почти выкрикивая их.
— Вы, вы, — без всяких церемоний показал он пальцем на Александра, Андрея и, чуть поколебавшись
— Вы полагаете, что я не выдержу тяжелой работы, — обиженно сказал Липский, — но я бы хотел быть вместе со всеми.
— На звероферме тоже тяжелая работа, — вмешался Павел, — клетки чистить. Запах один чего стоит! Что у росомахи. Я же говорил, у нас прохладной работенки не бывает.
— Ладно! — подвел итоги Иванов. — Писать! Заявления! Быстро!
Он достал из стола и дал каждому по листу толстой зеленоватой бумаги и жестом указал: садитесь, мол, чего терять время даром, действуйте. Сам он снова вскочил, сделал несколько шагов по комнате, энергично взмахнул маленьким крепким кулаком.
— Вы говорите! Звероферма что, наше хозяйство что? Пушнина идет в Москву, на базу. Так? А с базы куда? Не знаете? С базы — за границу. Что получше, конечно. А на эти деньги мы строим заводы! Знаете, сколько завод стоит? Миллиарды! Север осваивать надо? Цветной металл брать, нефть брать, газ брать!
— Когда сможем приступить к работе? — спросил Андрей.
— Сегодня! После обеда! — пронзительно выкрикнул директор. — Павел, чтоб инструктаж по технике безопасности, понял?
Павел утвердительно кивнул, и оформление на этом закончилось. Иванов и впрямь был человеком дела, держался очень просто, так сказать, с открытым забралом и, как всякий простой открытый человек, был уязвим со всех сторон. Мне он понравился. Мы вышли из конторы.
— Паша, а что это за минполоса, о которой говорил Иванов?
— Минерализованная полоса, защитная, ну, чтобы пожар не распространялся. Тайга-то горит…
— Раз я не вымахал физически, значит, меня можно и на задворки, в обоз, — хорохорился Митяй.
Вся наша компания стояла около конторы, рядом с доской «Наши ветераны». Первой в верхнем ряду была фотография Иванова в штатском костюме с боевыми наградами.
Я прямо ахнул: одних орденов штук семь или восемь!
— Наш директор — героический человек, — сказал Пашка, — как начнет другой раз про войну рассказывать — беда-а! Никаких романов не надо. Прожжен тремя пулями, а осколки и посейчас в нем сидят.
— Я преклоняюсь перед такими людьми. — Инга очень серьезно рассматривала фото.
— Да, это поколение сделало свое дело, — задумчиво сказал Андрей, и мне ясно послышался не произнесенный им вслух вопрос: а как мы? Выдержим, если придется пройти через такое же испытание? Сколько раз я задавал этот же вопрос себе!
Павел сиял. Он гордился своим директором.
— Ну-тк, — выдержав паузу, заговорил он, — теперь давайте на обед или там куда вам надо, а после соберемся здесь, у конторы. Должен подойти леспромхозовский КрАЗ, вот на нем мы и поедем на работу.
— А чего бояться? — тряхнула литой волной волос Инга.
— А волков? — прищурился хитро Павел.
— А волков как раз в глухой тайге нет, — с вызовом сказала Вершинина, — волки держатся вблизи жилья, жмутся к дорогам, в общем, к человеку.
— Ты смотри, пра-авильно. Откуда узнала? На таежницу ты не похожа. Мамина дочка.
— Хм! Ну, отец говорил. Он начинал на Северном Урале, там во время войны был построен большой завод.
— А что, ла-адно.
Двинулись по улице. По-прежнему все застилал дым, солнца не было видно совершенно.
— Эх, парни! — сокрушенно сказал Яковенко. — Проканителился я сегодня, опять скучный будет обед. А так хотелось рыбки на ушицу наловить, не сига хоть или там нельмы, хоть плотвички. Перед работой надо ублажить желудок. Это обязательно.
— А кто ж тебе мешал порыбалить? Встал бы пораньше, и с богом.
Ребята, переговариваясь, шли посредине улицы, а я, чуть приотстав, задумался. Иванов-то! Вот как, оказывается, можно ошибиться в человеке, если смотреть только на внешность. Такая невзрачная, мелкая фигура, почти комедийные ухватки, а поди ж ты… Нам тысячу раз, наверное, говорили в школе, что в человеке все должно быть прекрасно. Должно! Может быть, в этом все дело? Долженствовать — глагол, имеющий здесь устремление к будущему, к идеалу, он не охватывает всего, так сказать, разнообразия, что каждодневно преподносит нам реальная жизнь. А тут еще повлияло, наверное, то, что дома мы привыкли к образу героя, каким он предстает в мемориале Сталинградской битвы на Мамаевом кургане, — мощным суровым атлетом, настоящим богатырем, и невольно думалось, что только такие люди и могли совершать великие подвиги.
Теперь до меня дошло и укрепилось окончательное мнение, что героическая песня войны была спета хором, составленным из разных — высоких и низких, сильных и слабых — голосов, — это был великий всенародный хор.
Гулко, с присвистом выпустив воздух, КрАЗ остановился у магазина. Мы полезли в просторный кузов прямо по огромнейшим колесам, цепляясь за борта и помогая друг другу. Между ящиками с каким-то грузом сложили инструмент — топоры, лопаты, бензопилы, и машина тронулась.
Пашка был неразговорчив, хмур даже, его круглые пунцовые щеки опали и посерели.
— Что, положение ухудшилось? — внимательно вглядываясь в его лицо, спросил Андрей.
— Угу. Ветер пошел сильней, огонь прорвался через минполосу, что делали леспромхозовцы. Сейчас главное — сделать и отстоять последний рубеж, а не то Слобода окажется под угрозой. Эх, сколько же леса выгорает, сколько зверья гибнет!
— А из-за чего загорелось?
— Поди спроси! Лето такое, дождей было мало… За последние десять — пятнадцать дней один только и был дождь, и то прошел полосой. Сухо, вот и горит. Тут что? Конечно, бывает, само загорится или от молнии, но это на самый край. А так — кто-то костер не залил, кто-то окурок не потушил, кто-то запыжил патрон войлоком — бац, и готово.