Мир приключений. 1973 г. выпуск 2
Шрифт:
Так я попал на допрос девушки-радистки. Очнулся я от того, что кто-то больно хлопал меня по щекам. Девушка уже не кричала — она лежала на цементном полу, широко раскинув руки, и из ее рта вместе с дыханием вырывался тяжелый, надсадный хрип. В дверях камеры стоял улыбающийся Кригер.
— Пойдем-ка ко мне, — как ни в чем не бывало сказал он. — У тебя действительно паршивые нервы.
Но не успел я выйти в коридор, как приступ неудержимой рвоты буквально потряс все мое тело. Раздавленный и потрясенный, согнувшись в три погибели, я стоял, прислонившись к шершавой стене, не в силах сделать ни единого
— Поговорим утром, — брезгливо глядя на меня, сказал Кригер и, добавив что-то по-немецки дюжему фельдфебелю, неторопливо зашагал по коридору.
Фельдфебель дал мне еще пару оплеух, а затем схватил за шиворот и грубо поволок в противоположную сторону. Дойдя до конца коридора, мы спустились вниз по узенькой лестнице без перил. Я почувствовал сырой и затхлый подвальный запах. Вдоль коридора, освещенного тусклой лампочкой, одетой в металлическую сетку, тянулся ряд дверей, обитых листовым железом. Отомкнув одну из дверей, фельдфебель втолкнул меня в камеру. Я снова потерял сознание. Очнулся на рассвете. В камере не было ничего, кроме охапки прелой соломы. При тусклом свете, пробивавшемся в маленькое зарешеченное оконце, я заметил надписи, сделанные на стенах. Надписей было много: это были прощальные слова узников, сидевших здесь до меня. Некоторые из них были сделаны кровью.
“Живым мне отсюда не выбраться”, — мелькнула мысль. Но, как ни странно, эта мысль не вселила в меня чувства страха: после всего виденного и пережитого мной овладело тупое безразличие. Нестерпимо хотелось пить, и это единственное нехитрое желание полностью охватило меня. Мне все время мерещилась вода, какой торговали на всех перекрестках Солониц до войны, шипучая газированная вода.
За стакан простой чистой газировки, с белыми пузырьками, я готов был отдать сейчас все, что угодно…
С лязгом отворилась дверь, и в камеру втолкнули мужчину в разорванной рубахе. Мужчина, застонав, неловко опустился на солому.
— Мерзавцы, — процедил он сквозь зубы, — все печенки отбили! Эй, паренек, — повернулся он ко мне, — помоги-ка.
Я подскочил к нему и в нерешительности остановился, не зная, чем ему помочь.
— Переверни меня на бок, только осторожнее, — попросил мужчина, сморщившись от нестерпимой боли. — Крепко они меня отделали, по-научному.
— За что они вас так?
— За что? — Мужчина невесело усмехнулся. — Это тебе знать не стоит. — Он внимательно посмотрел на меня, а потом спросил: — Ты, часом, не знал дядю Ефрема?
— Нет, — невольно вырвалось у меня.
— Значит, показалось. Видел я однажды у него хлопчика, похожего на тебя.
— Нет, нет, это был не я!
— Да ты не таись. — Тут лицо мужчины перекосилось от боли. — Нам все равно выхода отсюда нет. Жаль только, что мало этой фашистской рвани уничтожил! Продала нас какая-то тварь, чтоб ей ни дна ни покрышки!
— А что с дядей Ефремом? — поспешно спросил я, чтобы сменить тему.
— Если б я знал… Может, его уже и в живых нет. То, что не он предал, — голову даю на отсечение! Проверенный человек. А тебя я сразу узнал, ты к нему приходил из Солониц. Так, что ли? Меня ты видеть не мог, я у Ефрема в сараюшке сидел, оттуда в щелку тебя и видел. Где тебя взяли?
— Там, на Железнодорожной.
— Ясно. Меня тоже там.
— Давно вас взяли? — спросил я. — Часа три назад.
Я почувствовал, как кровь ударила в лицо. Это я помог арестовать сидящего передо мной человека, из-за моего малодушия он обречен на смерть. Увидев, что я изменился в лице, мужчина приподнялся и, строго посмотрев на меня, сказал:
— Эй, парень, только не раскисай, ты ведь, поди, комсомолец. Покажем фашистам, как умеют умирать советские люди!
Снова загремели замки, и меня повели на допрос. Кригер отослал конвоира и только после этого, широко улыбнувшись, протянул мне руку.
— Господин Курдюмов, — лицо его приобрело официальное выражение, — от имени германского командования выражаю вам благодарность за содействие в поимке опасного государственного преступника. Садись, Олег, — просто добавил он.
— Какого преступника? Что вы говорите? — еле ворочая языком от ужаса, сказал я.
— Не скромничай, — силой усаживая меня на табурет, ответил Кригер. — Благодаря тебе мы задержали одного из руководителей подпольного обкома — ты его только что видел в камере. Это большая удача, Олег. Я за ним давно охотился. Дело в том, милый, что я тебя обманул, каюсь, но в интересах дела. В разведке это называется дезинформация. Квартиру на Железнодорожной мы накрыли часа за два до твоего прихода, так что она была совершенно свеженькой. И если б не ты, не видать нам этого товарища Степанова как своих ушей. Степанов — это, конечно, псевдоним, но ничего — Рейнгард и не таким развязывал язык.
Слова Кригера доходили до меня словно через плотный слой ваты. Значит, я предатель, меня обманули, как глупца. Я погиб!
— Не спорю, — продолжал Кригер, — положение твое сложное. Теперь ты, как говорится, между молотом и наковальней. С одной стороны, я могу расстрелять тебя как вражеского разведчика, с другой стороны, твои товарищи-подпольщики хлопнут тебя за предательство. Большевики такого не прощают, не так ли? А я сумею проинформировать твоих друзей о той роли, которую Олег Курдюмов сыграл в аресте товарища Степанова. Кстати, убежден, что явка на Железнодорожной даст еще богатый улов. — Кригер сделал паузу, закурил и озабоченно добавил: — Давай вместе думать, как нам быть?
“Покажем фашистам, как умеют умирать советские люди!” — вспомнил я слова Степанова. Мне захотелось кинуться на Кригера, вцепиться ему в горло. Но я был сломлен, я был просто раздавлен всем случившимся. Да, я виноват, и моей вине нет прощения. В ту минуту мне казалось, что лучше было бы погибнуть, как та девушка-радистка. Но, вспомнив ее, я вздрогнул. Нет, все, что угодно, только не это. Жить, жить любой ценой! Выйти отсюда и бежать куда глаза глядят, забиться в какой-нибудь уголок и сидеть там долго-долго — всю жизнь, наслаждаясь покоем и безопасностью. И, вместо того чтобы кинуться на Кригера или гордо сказать ему “нет!”, я жалким, дрожащим голосом попросил у него воды. С этой минуты я стал послушной игрушкой в руках майора. Подав мне стакан, Кригер, как бы угадав мои мысли, сокрушенно покачал головой.