Мир Реки: Магический лабиринт
Шрифт:
Фрайгейт и Лефкович залились смехом.
— Вы сами готовите? — спросил Бёртон.
— Да, конечно, — ответила Софи. — Я люблю заниматься стряпней. Особенно не по принуждению. Вчера я готовила ужин и забыла присмотреть за суфле. Зачиталась, а оно…
Разговор перешел на кулинарные темы, затем на другие и в конце концов завершился обедом. Совместная трапеза — обычай более древний, нежели беседа.
Глава 26
На Рождество у двери в мир Терпина собралось множество гостей. Бёртон — и не он один — с удивлением взирал на толпу, приведенную
— «Дэ», — сказал Галл. — С этой буквы начинается «Доу» и «добро».
— «Дурак» и «дерьмо» тоже начинаются с этой буквы, — пробормотал кто-то из толпы.
Галл не обиделся, по крайней мере не подал вида.
— Верно, друг мой, кем бы вы ни были, — с достоинством произнес он. — Дурак и дерьмо тот, кто не становится на путь истинный.
— На дорогу дебильную, — отозвался тот же голос.
— Дрянную, — подхватил кто-то из толпы.
— Дьявольская дребедень, — откликнулся третий.
— Двурушник долбаный!
— Мы привыкли к оскорблениям и нападкам «вэ, эс, е-часть людей», — сказал Галл. — И тем не менее всем, даже самым закоренелым грешникам, предлагаем обрести благодать.
— Что, черт возьми, значит «вэ, эс, е-часть»? — тихо спросил женский голос.
— Не знаю, — отозвался Бёртон. — Но это не означает «все-часть», как можно было бы подумать. Галл и его последователи отказываются дать объяснение. Они говорят, когда вы это поймете, на вас снизойдет благодать и вы станете одним из них.
— Это было бранное словечко, которым Лоренцо Доу частенько обзывал своих врагов, — пояснил Фрайгейт. — Не бог весть какое ругательство, хотя звучит оно, безусловно, обидно, поскольку враги никогда не могли его понять.
— Не надо было их приглашать, — пробурчал де Марбо. — С ними и побеседовать-то нормально невозможно. Они тут же начинают обращать вас в свою веру. Том должен был заранее сообразить.
— А кто вообще воскресил Галла? — спросила Софи. — Ни один человек в здравом рассудке такого бы не сделал.
— Никто не знает, — ответил Бёртон. — Я спрашивал у компьютера, кто воскресил Галла, Нетли, Крук, Страйд и Келли, но он ответил, что данные были доступны лишь одной персоне. А кому — не сказал.
На двери в светящемся круге появилось лицо.
— Дед Мороз! — воскликнул Фрайгейт.
У человека на экране была пушистая белая борода и длинный красный колпак, отороченный белым мехом. Правда, кожа у него была темнее, чем обычно бывает у Деда Мороза.
— Да, я Дед Мороз! — подтвердил Терпин. — Том Ха-Ха-Ха! Терпин собственной персоной, если точнее.
— Счастливого Рождества! — выкрикнуло несколько голосов.
— И вам тоже! — откликнулся Терпин. — У нас, ребята, снега до фига — правда, не такого, к какому вы привыкли. Я так думаю, во всяком случае. Вы такие приличные ребята, ха-ха-ха!
Дверь отворилась, и в ней тут же образовался затор, поскольку кресла, парившие впереди, старались пролететь в нее одновременно. В основном это были китайцы из компании Ли По, нагрузившиеся различными напитками ниже трех футов под килем. До приглашения Терпина они и слыхом не слыхали о Рождестве, но теперь жаждали узнать о нем побольше. Ли По тычками и незлобивой бранью заставил их построиться, чтобы они пролетали в двери по одному. За ними последовал Бёртон со Звездной Ложкой, потом — доуисты, учтиво пропустившие вперед две группы, возглавляемые Галлом. Бёртон заметил, как они обмениваются друг с другом понимающими и скорбными взглядами, не забыв о недавних оскорблениях толпы. Они явно не разделяли веселого оживления китайцев.
После доуистов появились Страйд, Келли и Крук, одетые в элегантные, хотя и слишком броские платья викторианской эпохи, с бриллиантовыми сережками в ушах и множеством перстней с огромными бриллиантами, изумрудами и сапфирами. Бёртон ничуть не удивился, увидав рядом с ними незнакомые мужские лица. Анну Крук сопровождал один мужчина; обе ее товарки шли под ручку каждая с двумя кавалерами.
Футах в двадцати за ними шествовал расфуфыренный Нетли, блистающий драгоценными каменьями, с двумя дамами по бокам.
А за Нетли ввалилась толпа человек в двадцать, поразившая Бёртона. Значит, цыган и правда кто-то воскресил. На них были экзотические одеяния, знакомые Бёртону, поскольку он не раз общался с цыганами в Англии и Европе. Он собирался спросить, кто же был их благодетелем, но забыл. А когда вспомнил, было уже поздно.
Длинная вереница гостей летела под полуденным солнцем над лесами, болотами, дорогами и рельсами. Да-да, Терпин провел у себя железную дорогу! Кресла приземлялись в условленном месте, на улице Луи Шовена, один конец которой был огорожен и превращен в посадочную площадку. Малый Сент-Луис, он же Терпинвиль, сиял рождественскими огнями и бурлил праздничной кутерьмой. Бёртону показалось, что двухтысячное население города выросло за несколько последних недель вдвое. Улицы кишели танцорами и гуляками в причудливых карнавальных нарядах. Все это скорее походило на масленицу, чем на святки. Пять оркестров играли каждый свою музыку — рэгтайм, диксиленд, «горячий» и «холодный» джаз, а также негритянские духовные гимны. Повсюду с радостным лаем носились собаки.
Гости начали пробираться сквозь толпу, которая совала им в руки бутылки со спиртным, сигареты и сигары с марихуаной и гашишем. Запах алкоголя и травки казался почти осязаемым, а глаза у прохожих были красные, как у кроликов.
Терпин, по-прежнему в наряде Деда Мороза, стоял на переднем крыльце своей громадной краснокирпичной резиденции, приветствуя прибывающих гостей.
— Сыплется снежок, радуйся, дружок, становись в кружок! — крикнул Терпин. — Дайте пять, братья и сестры!
Фрайгейт единственный понял, что это значит. Он протянул вперед руку ладонью вверх, и Терпин хлопнул по ней.
— Правильно, браток!
Пока остальные проделывали тот же ритуал, Фрайгейт объяснил Бёртону, что здесь, должно быть, много воскрешенных негров конца двадцатого столетия. Диковинное приветствие было как раз из той эпохи.
— Вот что он имел в виду, когда говорил, что у них полно снега! — Фрайгейт показал на двух чернокожих, сидящих на ступеньках с совершенно отрешенным видом. — Должно быть, накачались героином, то бишь «снежком» в просторечии.
Терпин был весел и очень оживлен, не пьян. Глаза его глядели ясно, речь звучала отчетливо. Кто угодно мог упиться здесь в сосиску, только не гостеприимный Том.