Мир Сатаны
Шрифт:
— Вы жаждете возмездия? — Спросил Льзу. — Неужели нельзя продлить период прекращения огня до тех пор, пока не будет подписан мирный договор?
— А если по этому договору Авалон отойдет Империи, вы станете повиноваться? — Вопросом на вопрос ответил Кайал.
— Возможно.
— Неприемлемо! Лучше сразу же покончить с этим делом. — Кайал колебался. — Конечно, понадобится время на то, чтобы привести все в порядок в других местах и переправить сюда армию. Учтите, период прекращения огня кончается, когда мой корабль возвратится на установленную по соглашению дистанцию. Но очевидно, что война будет иметь в статус-кво,
— Принято к сведению, — сказал Льзу.
Последовали ритуальные церемонии, и экран с изображением Кайала померк.
Холм и Льзу смотрели друг на друга через разделявшее их пространство.
Аринниан, сидящий в глубине оффиса отца, тревожно шевельнулся.
— Он действительно имел это в виду, — сказал Холм.
— Насколько верным было его заявление о дополнительных возможностях?
— Спросил Виван.
— Абсолютно верным. Мы не смогли бы блокировать всю силу, в полном составе, обрушься она на нас. В таком составе ее бомбардировки могли бы достичь цели, несмотря на наши заграждения. Мы зависим от нежелания Империи разрушать первоклассные земли. И, вероятно, от личного нежелания этого человека идти на многочисленные жертвы.
— Раньше вы говорили мне, что у нас есть план.
— Мы с моим сыном работаем над ним. Если он покажет какую-нибудь надежду, то вы и остальные скоро о нем услышите. А пока, думаю, вы заняты также, как и я! Счастливых ветров!
— Летайте высоко, Дэннель Холм! — И этот экран тоже померк.
Марчварден отшвырнул сигарету, долго сидел, нахмурившись, потом встал и подошел к окну. Из него открывался вид на ясный зимний день. В Грее не было снегопадов, как в городах северных районов, и растительность на холмах зеленела круглый год. Но ветер дул холодный и пронизывающий. У залива мелькали белый фуражки работающих людей, развевались плащи. Наверху носились итриане в изменяющихся потоках воздуха.
Аринниан подошел к отцу, но прежде чем он смог заговорить, ему пришлось облизать губы.
— Папа, есть ли у нас шанс?
— Видишь ли, выбора у нас нет, — ответил Холм.
— Нет, есть! Мы можем проглотить нашу чертову гордость и объявить людям о том, что война окончена!
— Они бы сместили нас, Крис! Ты же сам знаешь: Итри может сдаться, потому что она не потерпела поражения. Остальные колонии могут согласиться на оккупацию, потому что все понятно, они не смогут спасти положение. С нами же дело другое. — Холм подмигнул сыну сквозь клубы голубого дыма. Ведь ты же не боишься, не так ли?
— Не за себя, надеюсь! За Авалон. Боюсь всей этой риторики насчет дальнейшей свободы. Насколько могут быть свободны тела, лежащие на искореженной земле?
— Мы готовимся не к уничтожению, — сказал Холм. — Мы готовимся к тому, чтобы пойти на риск уничтожения. А это совсем другое дело. Мысль состоит в том, чтобы сделать наш захват слишком невыгодным.
— Если бы Авалон отошел Империи, а нам бы не понравились условия, то мы могли бы иммигрировать в Доминион.
Палец марчвардена указал на пейзаж за окном.
— А где ты найдешь близнеца вот этому? И что останется именно от этого общества, которое строили наши предки и мы сами?
Некоторое время он молча курил, потом сказал:
— Как-то мне довелось читать книгу об истории колонизации. Автор сделал интересный вывод. Он сказал, что приходится оставлять большую часть поверхности под покровом самой разнообразной растительности, она нужна для поддержания атмосферы. Эти растения являются частью экологии, так что приходится держать большое количество животных, а так же почвенные бактерии и так далее. И пока необходимость поддерживать биосферу остается в силе, часть продовольствия и тому подобное необходимо синтезировать. Вот почему колонисты на землеподобных планетах почти всегда являются фермерами, ранчерами, лесниками, а также шахтерами и текстильщиками.
— И что же дальше? — Спросил его сын.
— А то, что ты выращиваешь в своем мире поколение за поколением. Речь идет не о стенах или машинах, но о живом мире, о природе: о дереве, на которое ты впервые в жизни влез, когда был мальчишкой; о поле, которое возделывал твой дед; о том самом холме, на вершине которого ты впервые в жизни поцеловал девушку. Твои поэты воспели это, художники изобразили, на этом основаны твоя теория жизни, история, твои предки вернули этой земле свои останки, и так будет с тобой. И ты не сможешь отказаться от всего этого добровольно, только вырвав сердце из груди.
И снова Холм посмотрел на сына.
— Я думал, что ты сильнее меня, Аринниан, — сказал он. — Что с тобой случилось?
— Тот человек, — пробормотал он. — Он не угрожал всякими ужасами, он предупреждал, умолял! Это приблизило ко мне их дома. Я увидел. Мать, ребятишек, тебя, моих товарищей по чосу.
«Айат, Хилл, Хилл, которая Табита! Все эти недели мы вместе работали: она, Айат и я. Три дня назад я летел между ними на проверку этой подводной военной базы. Сверкающие бронзовые крылья, развевающиеся золотые волосы.
Глаза золотистые, глаза зеленые. Чистая линия килевой кости. Очертания полной груди. Она чиста. Я знаю, что это так. Я придумал массу причин, чтобы побыть с ней, встретиться с ней! Но этот проклятый речистый землянин, который живет в ее доме, со своей мишурой космополитического очарования — он слышит ее хрипловатый голос неизмеримо чаще, чем я!»
— Сделай скидку на их неимоверную гордость, — сказал Холм.
«Айат скорее умрет, чем сдастся».
Аринниан расправил плечи:
— Да, конечно, папа!
Холм наконец-то улыбнулся.
— В конце концов, — сказал он, — это ведь ты первый заложил камень той удивительно сложной интриги, плести которую мы намерены.
— По сути дела. План не является всецело моим. Мне пришлось поговорить с. Табитой Фалкайн, ты ее знаешь? Она полушутя обронила замечание. Вспоминая его позже, я подумал, а что если. В общем, все было именно так.
— Гм! Похоже, это интересная девушка! Особенно учитывая то, что в такие дни она может оставаться веселой! — Холм, по-видимому, заметил мелькнувший в глазах сына огонек, потому что быстро отвернулся и сказал: Давай-ка приниматься за работу. Прежде всего составим карту. Хорошо?