Мир среди войны
Шрифт:
Внизу, среди посевов, замелькали вражеские кивера; пройдя небольшую деревушку, с одного из отрогов сумрачного Монтехурры они увидели входящего в только что покинутую ими деревню врага и снова стали отступать. Жители оставленной деревушки выезжали на дорогу с телегами, груженными домашним скарбом, увозя все, что только можно было; сверху, на мебели, сидели дети. Некоторые, по большей части женщины, подбадривали отступавших, заклиная не давать черным пощады. Из Барбарина, не успев погрузить орудие на повозку, карлисты выносили его на руках, и, едва они миновали околицу, враг уже показался на противоположном конце
Противник приближался, и, боясь окружения, они оставили Урбьолу. Неожиданно появившаяся толпа бегущих наваррцев, в своем беспорядочном движении увлекшая за собой группу, где был Игнасио, устремилась влево. Они боялись, что, овладев дорогой, неприятель сможет просочиться в Эстелью. Подобно бурному потоку, который, падая с кручи в море, яростно сшибается с морскими волнами, толпы карлистов старались перекрыть участок дороги между Вильямайором и Урбьолой. «Ребята, Король смотрит на нас!» – говорили офицеры, и время от времени слышался возглас: «Да здравствует Король!».
Бежавший вместе со всеми Игнасио остановился, увидев, что передние ряды поворачивают и бегут назад с потными, запыхавшимися лицами. Было непонятно, что происходит. «Славно вдарили!» – кричал кто-то. «Кто? кому?» – подумал он. Бежавшая назад толпа становилась все больше.
– Король смотрит на нас! Вперед, ребята!
Поворачиваясь, он увидел, правда на мгновение и вдалеке, вражеские кивера.
Настала ночь; солдаты-республиканцы, усталые и голодные, спали в брошенных, опустелых деревнях; батальон Игнасио, в ожидании завтрашнего сражения, расположился на ночлег в густом кустарнике, покрывающем сумрачные склоны Монтехурры. Кто-то рассказывал, что орудие на правом фланге дало холостой выстрел, чтобы приободрить парней, вселить в них уверенность, веру в себя.
Игнасио чувствовал беспокойство. Что имел в виду доброволец, крикнувший «славно вдарили»? Зачем они отступали, бросая деревни, избегая столкновения, так и не увидев противника вблизи? Будет ли она вообще, эта стычка, горячая, живая, лицом к лицу? Впрочем, разве их детские перестрелки всегда завершала куча мала? Пусть сойдутся в рукопашной один на один люди, ненавидящие друг друга, а не людские толпы. Нет, это было не то, о чем он мечтал; они воевали не сами, а по приказу командиров, передвигавших солдат, как фигуры на шахматной доске. Поэтому все так нетерпеливо ожидали штыковых атак, рукопашного боя, многотысячного поединка. Нет, никогда не смогут они уложиться в рамки иерархической дисциплины, в традиционные тактические схемы, они сами сплотились в воинство Правого дела; и не в сложных маневрах на просторных равнинах воспитали и закалили они себя, а в маршах и контрмаршах по горам, где на каждом шагу подстерегают неведомые опасности, где за каждым поворотом может ждать засада.
Приближался великий день, день настоящей битвы, грудью на грудь, когда они узнают наконец, что же такое враг, что такое война, и померяются силами, как меряются настоящие смельчаки. Разгоряченное воображение живо рисовало Игнасио бесконечные сцены, в которых он то разил неверных, укрывшихся под вражескими киверами, и кровь текла по полю сражения, как вода в дождливый день; то, подобно новому Давиду, метким выстрелом из пращи сражал великана Фьерабраса Александрийского ростом с башню. Сколько таких грез наяву промелькнуло перед ним!
Восьмого
К полудню облака разошлись, показалась бездонная лазурь неба; сам Король объезжал ряды своего войска под раскатистые приветственные крики, по временам прерываемые свистом и разрывами неприятельских гранат и шрапнели. Когда Король поравнялся с Игнасио, тому показалось, словно сама душа его рвется наружу в крике. Остаток дня прошел в ожидании.
Тягучим и невеселым выдался этот день, восьмого числа. Игнасио казалось, что утренний дождь все продолжается; клонило в сон, и он прилег, воображая желанную битву, клубы пыли на поле боя. Еще один день потерян! Еще один дождливый день души! С самого начала кампании в душе его словно шел упрямый, мелкий, нескончаемый дождь, мало-помалу одолевавший его, влажной дымкой застригавший его духовное зрение, тоскливый и однообразный. Да, это само время, день за днем, час за часом моросило, накрапывало в его душе.
Когда Игнасио проснулся, было уже темно. Кто-то тряс его за плечо: «Слышал? Опять огонь открыли. Двигаются, хотят ударить».
Пусть! Это было то, чего Игнасио ждал: удар, ливень, грохочущий, потрясающий душу, выносящий на поверхность все глубинное, – только он способен одолеть череду невеселых, однообразно моросящих дней.
Ополченцы выходили строиться; офицеры, собравшись вокруг командира, обсуждали ночную атаку. Время в темноте отмерял лишь ровный треск выстрелов со стороны противника.
Уже светало, когда чей-то голос вдруг крикнул: «Отходят!» Игнасио почувствовал, как тяжелая горькая волна вновь захлестнула его сердце. Все пришло в движение; большинство было обрадовано неожиданной победой. Наконец, собравшись, батальон тронулся в путь.
С вершины Элио они могли видеть, как откатывается волна неприятельских войск; «здорово!» – перешептывались по рядам. Теперь уже поток добровольцев, стекая с гор, наводнял долину, оставленную противником без боя, без борьбы.
Вступив на пустынные улочки Урбьолы, они услышали стоны, ругань, мольбы. Королевская кавалерия, разъезжая по залитым кровью улицам, добивала отставших и раненых солдат неприятеля. Те разбегались в разные стороны, как преследуемые собаками кролики, в поисках спасительной норы.
На дороге, стоя у своих телег, жители следили за охотой, женщины грозили кулаками, вопя: «Так им, так им, убийцам, разбойникам!» Дети широко открытыми глазами глядели на родителей и на то, что творится вокруг, и самые маленькие хватались за юбки своих неистовствующих матерей.
Батальон прошел деревню и стал преследовать противника, небольшие отряды которого прикрывали отступление основных сил, пересекавших Когульо.
– Будь у нас побольше пушек, гнали бы их до самого Мадрида! – сказал кто-то.