Мир Стругацких. Полдень и Полночь (сборник)
Шрифт:
Очнувшись, Александр открыл глаза и увидел Ахмета. Он сразу все вспомнил. Гондола лежала на боку. Ахмет сидел на регенераторе, засунув руки в карманы, и что-то бубнил себе под нос. Он пел на мотив «Ах вы, сени мои, сени» из фильма «Война и мир» и отбивал такт ногой:
Пошла муха на базар, Заказала самовар. «Приходите, тараканы, Я вас чаем угощу».– Эй, Ахмет, – сказал Александр. – Не пора ли выносить мебель?
Но Ахмет даже не улыбнулся, и Александр понял, что положение серьезное.
– Регенератор, понимаешь, я исправил, –
Механик разбил голову. Костылин опасался, что у него сотрясение мозга. Механик был без сознания, его рвало, и он пускал красные пузыри. Александр и Ахмет ухаживали за ним, как могли, но они думали тогда, что Свирский тоже погиб, и иногда им казалось, что все это впустую, и один раз Ахмет даже предложил открыть внешний люк. Костылин сделал вид, что воспринял это предложение как симптом начинающейся у Ахмета глубинной болезни. Существует восемь приемов предупреждения приступа глубинной болезни. Все они рассчитаны на блокирование нервной системы болевым шоком. Костылин применил их все. Он был в полтора раза тяжелее Ахмета и гораздо сильнее его.
Регенератор работал отлично, у них был отличный аварийным запас шоколада, бульона и галет, и они могли бы спокойно просидеть под завалом суток двадцать пять. Но их очень беспокоил механик Вовка, который все не приходил в сознание, и потому это была поистине хорошая минута, когда на шестые сутки они услыхали скрип железных щупов, шарящих по оболочке гондолы. Через несколько часов эпроновцы откопали батискаф и подняли на поверхность. Батискаф втиснули в ремонтный док на нижней палубе «Онекотана», но экипажу пришлось просидеть в гондоле еще несколько часов, прежде чем смятый корпус-поплавок был отделен от гондолы и Костылин наконец смог открыть люк.
Контейнер лежал на палубе «Онекотана». Керамическая заслонка системы управления понтонами была снята, и из круглой темной дыры торчали ноги инженера Дудника. Инженер Дудник копался в системе управления понтонами. Собственно, инженеру Дуднику совершенно нечего было делать во внутренностях контейнера. Он просто скрывался. Буквально через минуту после того, как они вместе с планетологом, отталкивая друг друга, сорвали заслонку, стало ясно, что во всем виноват Гидромаш. Надувные понтоны не сработали. Толстяк так и взвился и с видом оскорбленной добродетели помчался по палубе с криком «Все сюда!» По-видимому, подорванный авторитет трансмарсианских баз требовал немедленной и кровавой реабилитации. Инженер Дудник с вытянувшейся физиономией пробормотал что-то относительно «вибрационной неустойчивости и магнитных помех», затравленно огляделся и торопливо полез в контейнер, забыв снять белый пиджак. Но это его не спасло. Торжествующий Царев вернулся к контейнеру с табуретом, уселся буквально в ногах у инженера и принялся давать всем желающим подробнейше справки о том, что произошло. Люди не любят неаккуратных и неумелых работников, поэтому в желающих недостатка не было. Некоторые подходили по два раза. Ахмета Костылин в конце концов прогнал, но через полчаса он снова появился у контейнера и снова принялся рассказывать бесчисленные истории, в которых неизменно фигурировали океанские чудища и корпус-поплавки, сконструированные в ЦНИИ Гидромаш. Толстяк слушал Ахмета с наслаждением, а затем в двадцатый раз сообщил ему, что он, планетолог Царев, думает о деятельности ЦНИИ Гидромаша вообще и о способностях «инженера Дядькина», в частности. При этом ноги, торчащие из контейнера, судорожно задвигались, и слабый голос возвестил, что «моя фамилия, товарищ Царев, Дудник, а не Дядькин». Царев, выслушав эту информацию, сказал Ахмету: «Вот видите, дорогой Марат? Видите, какой он? И там они все такие».
Дудник покинул контейнер только поздно вечером, когда почти все разошлись
– Покойной ночи.
Наверное, это прозвучало издевательски. Но Александр не пожалел об этом. Инженер, не поднимая глаз, ответил:
– Покойной ночи.
Олег Дивов
Подлинная история канала имени Москвы
Берег Московского моря украшала пирамида разбитых контейнеров и списанных пластиковых бочек, на глазок метров десять, а то и выше. Пирамиду венчал сваренный из дюймовой трубы крест с распятой на нем зимней рабочей курткой, драной и замасленной до самого мерзавского состояния. Куртка была обращена к морю спиной, и местный колумб мог бы при известном желании разглядеть на ней желто-красную эмблему Мосспецстроя.
Прямо в берег упиралось здешнее Анизотропное шоссе – прямая, как по линейке, дорога с идеально ровным и слегка шероховатым покрытием из запеченного красного песка. Согласно плану, она уходила на пятнадцать километров в глубь материка, а реально – к ядрене матери, то есть до первого естественного препятствия непреодолимой силы. В роли препятствия выступала кальдера, прозванная геодезистами «Невеликий Каньон».
Выход дороги вплотную к Московскому морю тоже в плане не значился, это ее по недосмотру так расколбасило. Повезло, что трассу заперли два непреодолимых препятствия, с одной стороны геологический разлом, а с другой – рукотворное водохранилище. Иначе Анизотропное шоссе усвистало бы к такой уже непечатной ядрене матери, что хоть клади партбилет на стол.
Параллельно дороге располагалась взлетно-посадочная полоса из расчета под тяжелый челнок, очень хорошая, только на два километра длиннее, чем надо. В ближнем конце взлетки раскорячился транспортный атомолет пугающих размеров, способный даже в слабой атмосфере упереть тонн двести за раз, а когда никто не смотрит, все двести пятьдесят. Снизу машина была дочерна закопченной выхлопом, а по бокам шершавой и облезлой. Но знак Мосспецстроя на пассажирской двери прямо-таки сиял, и в целом воздушное судно глядело бодрячком. Правда, отчего-то возникало опасение, что вас обманули и летать этот атомный сарай, ядрена электричка, не может в принципе, даже если догадается махать крыльями.
Из-за необъятной туши атомолета выглядывала антенна-тарелка станции дальней связи, дальше стояли ангары для обслуживания и хранения техники; между ними в аэродинамической тени, чтобы не сдуло на край света, ядрена география, а то здесь случаются те еще бури, спрятался герметичный строительный вагончик. Зализанных очертаний, серебристый и опрятный, он был украшен с торца все той же эмблемой. С берега моря не видны бока вагончика, но знающий человек уверенно сказал бы, что по обоим его бортам написано кириллицей: «Хозяйство Базунова. Не кантовать».
В паре шагов от вагончика стояли с неясными целями, а скорее всего, просто набираясь сил войти в помещение и раздеться, геодезист Тарасенков без теодолита, доктор Ленц без томографа и атомщик Сухов с кувалдой, ядрен молотобоец, все трое упакованные в зимние спецовки для внешних работ, кислородные маски и теплые шлемы. Судя по обороту головы, Тарасенков смотрел в сторону безукоризненно ровного квадратного участка местности триста на триста метров, известного ограниченному кругу лиц как Пик Коммунизма.