Мир Терского фронта. Тетралогия
Шрифт:
Глава 11
Поселок Михнево. 53 километра от города. 17.24.
— Илья, я все спросить хотел, а что у тебя за ботинки такие красивые? — Верстаков сидел рядом со мной на переднем сиденье, точнее — я сидел за рулем, а он рядом.
Мой «тигр» с четверть часа назад загнали в этот узенький проулок, и сейчас мы ждали, когда к нам на переговоры соизволит прибыть Лавочник. Ребята — и мои, и южане — уже заняли позиции вокруг, на чердаках, за заборами и в кустах, а вот мы с Петром изображали из себя сидящих уток или токующих глухарей — это смотря с какой стороны посмотреть.
— «Бейтс»,[320] модель двадцать два
— Иностранные?
— Да, американские.
— Со шмотьем вам повезло, бери — не хочу.
Я посмотрел на безмятежно потягивавшего морс из стеклянной бутылки южанина, а перед глазами встала Москва. Такая, какой я увидел ее в первый раз…
Город убили сразу — быстро, подло и внезапно. Отец объяснил, мне в свое время: «Не успел никто практически спрятаться. Те, кто выжил при первом ударе, все в метро были, причем не специально прятались, а просто на работу ехали. И тут — раз! Поезда встали многие, особенно в центре города, там, где проникающими спецбоеголовками долбили, чтобы достать до командных центров».
К Городу мы подошли тогда со стороны Внукова. Ехали по встречной полосе — та, что вела в Москву, была вся завалена ржавым перекрученным железом — в день атаки люди ехали в город на работу. Солнце вставало как раз на противоположной стороне, освещая низкими лучами гнилые зубы разрушенных многоэтажек. Стоило нам пересечь Внешнее Кольцо — третье, по нашему счету, как отец скомандовал съезжать с дороги в лес на правую сторону. Я только и успел заметить здоровенную «плешку»[321] слева от дороги.
— Это что, папа?
— Академия Генштаба здесь была, — буркнул тогда отец, сосредоточенно крутя руль. — Ты еще Бутово не видел, Илюха! Виталька, как первый раз увидел — охренел. Пять «точек»[322] насчитали там.
— А там что было-то?
— Разведка сидела, а дядя Виталик, соответственно, работал там.
Но больше, чем оплавленная земля на месте военных объектов, меня путали тогда простые жилые дома. Высокие, построенные красивыми дугами, они приняли на себя удар ядерного пламени и выстояли. Точнее, они как бы прикрыли друг друга — те, что стояли ближе к эпицентру, лишились верхних этажей. Так в красивом когда-то доме, что стоял в паре сотен метров от разрушенной дорожной развязки, я насчитал семь этажей, а отец, заметив это, сказал:
— Брось — в нем этажей двадцать было… До Войны. Там задний двор весь бетоном и кирпичом завален… До четвертого, что ли, этажа, я точно и не помню. А вон в тех, — и он ткнул рукой на другую сторону долины, — двадцать четыре. Их еще «Три поросенка» называли.
Я приложил к глазам бинокль. Три дома, на которые он показывал, были аккуратно срезаны на уровне пятого этажа — как раз там, где их не закрывала дорожная развязка, принявшая на себя основной удар.
И вот это пугало гораздо сильнее, чем те же сгоревшие машины. Там все было ясно — ЭМИ,[323] из-за которого вырубалась вся электроника и машина теряла управление, спустя мгновение ярчайшая вспышка зажигала то, что легко горело, а пришедшая спустя несколько секунд стена сверхплотного, твердого, как бетон, воздуха довершала дело.
Смерть тех, кто оказался тогда на этом широченном, в шесть полос в каждую сторону, шоссе была страшной, но быстрой. А вот судьба тех, кто оказался в окружающих развалинах, мне почему-то казалась еще более пугающей. Медленно умирать от ожогов или лучевой болезни, будучи заваленным тоннами и тоннами того, что еще какие-то минуты назад было твоим домом, — нет, это и есть настоящий ужас!
Но окраины Столицы, если сравнивать их с тем, что творилось в центре, — это еще цветочки.
Я и сам котлован на месте Министерства обороны видел — неправильной формы ямища чуть ли не полкилометра в поперечнике, а про глубину ее даже думать не хочется. Судя по
Сложно представить, что испытали люди, выбравшиеся из мрака и ужаса метро. Выжившие в давке и панике, когда перед их глазами открылась картина умирающего в пламени огромного города… До сих пор мне иногда кошмары на эту тему снятся.
— Эй, ты что, заснул! — голос капитана оторвал меня от нерадостных воспоминаний.
— Да нет, а с барахлом нам действительно повезло — это ты прав… Жаль, вам так не повезло — сотне шмотки от тысячи достались, правда? — и, хотя я и понимал, что сейчас наговорю лишнего, клокочущая сейчас во мне злоба требовала выхода. — И с машинами нам повезло — бери — не хочу, так? А уж с развлечениями — так и подавно! Но ты не переживай, капитан, я вам аттракцион устрою… Как там было? «Дорогие москвичи и гости столицы, кто хочет принять участие в обзорной экскурсии по Москве, подходите к автобусу»?! — говорил я негромко, но Верстаков отшатнулся и с удивлением и некоторым даже испугом посмотрел на меня.
— Илья, ты что? Что я такого сказал-то?
Пускаться в объяснения мне ни разу не хотелось, к тому же я разозлился еще и на себя за то, что не сдержался за то, что не люблю когда жители «чистых» регионов учат нас, как жить. Может, и скандинавов я с таким упоением резал, потому что их Война не задела. Тьма — да, а война — нет! Говорят, где-то на севере Норвегии пару целей наши накрыли, а так у них все чисто. А они к нам полезли. И не договариваться, а с оружием — дескать, подвиньтесь, славяне!
В машине повисла гнетущая, прямо скажем, тишина. Я боролся со своими страстями, а Петр старательно делал вид, что ничего не случилось. Молчали долго — минут десять точно, пока, наконец, мне не пришлось ответить на вызов рации:
— Четвертый в канале! — Цифровые позывные мы решили оставить на все время операции.
— Здесь Шестнадцатый! — это был кто-то из южан, с кем я еще не успел познакомиться лично. — К вам едет зеленая «Нива», в ней двое. Один — крупный мужчина, возраст — около тридцати, рост — примерно метр восемьдесят пять. Одет в черную куртку и черное кепи. На груди какая-то металлическая бляха желтого цвета. Он за рулем, оружия на виду я не заметил, — по описанию я узнал давешнего помощника шерифа. — Второй старше — лет сорок пять минимум, — продолжал докладывать наблюдатель, — одет в рыжую кожаную куртку, цветастый шарф и матерчатую круглую кепку. То ли синюю, то ли черную. На правой щеке — крупный крестообразный шрам.
«Это, должно быть, Лавочник!» — я сопоставил имеющееся у меня описание с докладом.
— Принято! Далеко они?
— До вас — квартал. С ними идет группа сопровождения, но как только они заметили одного из наших — остановились сразу.
— Могли за «индейцев» принять, — до встречи мы договорились так называть людей Рябого, а всех остальных местных — погонщиками. — Пусть кто-нибудь им покажется, чтобы они могли вас как своих идентифицировать.
— Шестнадцатый в канале. Все сделали, Четвертый. Машина тронулась и едет к вам.