Мир тесен
Шрифт:
Он посмотрел круглыми цыплячьими глазами и кивнул. Безнадежное дело, подумал я и, бросив окурок, с силой втоптал его сапогом в песок.
Постучавшись, мы вошли в комнату, где жили несколько лейтенантов. Тут было накурено. Вьюгин, в тельняшке и брюках, сидел у стола и драил «чистолем» пуговицы кителя, зажатые в прорезь дощечки.
— Обождите минутку, — сказал он, ускоряя движение щеточки.
Лейтенант Варганов, дымя папиросой, лежал на койке. Закинув нога за ногу в синих носках, он читал из газеты вслух, с выражением:
— «Солдаты, матросы и летчики экспедиционных сил союзников! Вы находитесь накануне вступления в великий крестовый поход, к которому мы стремились эти долгие месяцы…» Ишь, крестовый поход! — хохотнул он и выпучил на меня глаза из-за газеты. — Ты в крестовых походах участвовал, Земсков?
— Не приходилось, товарищ лейтенант. А кто это?
— Эйзенхауэр. — Варганов наставил на меня указательный палец. — Что, Земсков, набедокурил?
— Да нет, — сказал я уклончиво. — Все в порядке.
— «В порядке!» — Он хмыкнул. — Справный матроз не станет тревожить начальство. Справный матроз что делает? Он сидит, плетет для рынды булинь. Он упражняется в бросании метательного ножа…
— Хватит травить, Марат, — сказал Вьюгин, облачаясь в китель. Пуговицы на нем сверкали, как пять алмазов. — Подойдите ближе, — строго пригласил он нас. — Дедков, объясни свое поведение во время воздушного налета.
Дедков молчал, уставясь на вьюгинские сапоги. Молодой еще, не знает, что надо глядеть на свои говнодавы.
— Ну? Чего молчишь?
С таким же успехом лейтенант мог бы обратиться к табуретке, к баночке с «чистолем».
Вьюгин провел ладонью по аккуратному, волосок к волоску, боковому зачесу. Все у него было ладно, начищено, подогнано. На открытом лбу — строгая вертикальная черточка. Немного портил ему внешность подбородок, узкий, острый.
— Боцман докладывает, — сказал Вьюгин немного в нос, — сбежал с катера, спрятался в кустах. Так или не так, Дедков?
— Разрешите, товарищ командир? — сказал я.
— Я Дедкова спрашиваю, — холодно взглянул он.
— Дедков ничего вам не скажет.
— А вы что, адвокат у него?
— Мне замполит поручил с ним работать…
— Так это результат вашей работы? — Вьюгин иронически усмехнулся. — То, что он деру дал при бомбежке?
— Дедков был два года в оккупации…
— Ни адвокатом к Дедкову, ни к себе замполитом я вас не назначал.
— Вы совершенно правы, товарищ гвардии лейтенант.
Я замолчал. Что ж говорить, когда не дают говорить.
Вьюгин вынул из ящика стола листок, неровно выдранный из тетради.
— Вот тут черным по белому написано: «Проявил трусость». Тебе известно, Дедков, что полагается за трусость в бою?
Опять молчание. Вдруг Дедков, рывком вздернув голову, сказал с отчаянной решимостью:
— Товарищ лейтенант! Виноват я! Страшно стало… Вы накажите! Один я виноват! Он-то при чем?.. — Коротко ткнул в меня пальцем. Глаза у него стали совсем белые, с черными точками зрачков. Надо же, Великий Немой заговорил… — Отдайте меня под суд! — выкрикивал Дедков, сам не свой. — Я один! Один виноват!
— Успокойся, Дедков, — сказал Вьюгин. — Ну, замолчи!
Дедков на полуслове споткнулся, захлопнул рот. Но в нем что-то продолжало булькать, как в котелке с кипящей водой. Было слышно, как вздыхал и бормотал Варганов: «Ах, матрозы, матрозы… нету на вас линьков…»
— Идите, — сказал Вьюгин. — Я подумаю и приму меры. Наказаны будете оба.
Мы вышли. Что за черт, утро было хорошее, солнце обещало явиться острову Лавенсари, а теперь опять небо сплошь затянули облака. Сосны внятно шелестели кронами. Нет ничего более переменчивого на свете, чем балтийская погодка.
— Боря, — сказал Дедков, обращая ко мне вспотевшее лицо с точками зрачков, — я один виноват…
— Один, один, — подтвердил я. — Кто ж еще?
Тут я вспомнил, что хотел у Вьюгина отпроситься на часок, и потопал обратно. Постучал в дверь:
— Разрешите, товарищ лейтенант?
Они с Варгановым, наверно, говорили о нас. Вьюгин, держа дымящуюся трубку на отлете, недовольно посмотрел: что еще? Я пустился объяснять: один из давешних разведчиков мой старый товарищ по службе в СНиСе, мой учитель, и мне надо непременно…
— Ясно, Земсков. Вряд ли тебя к нему пустят.
— Да он пробьется, — сказал Варганов, расхаживая в синих носках по комнате. Маленький, в сильно расклешенных брюках. — Он настырный. Пусти его, Борис.
— Настырный, — повторил Вьюгин. — Воспитатель он у нас.
— Товарищ лейтенант, если вы хотите иронизировать…
— Видал? — обратился Вьюгин к Варганову. — Еще и обижается.
— Знаешь что, Земсков? — остановился передо мной Варганов. — Ты, конечно, выделяешься. Но я тебе советую: не вылезай. Не надо вылезать.
— Да разве я…
— Это, понимаешь, вредно. Для здоровья, для службы. Мало ли что выпадает? Вот мне, например, всегда выпадает дымзавесу ставить, когда другие командиры атакуют. Ну и что? Я же не жалуюсь, что со мной несправедливо?
— Так и я не жалуюсь, товарищ лей…
— Ясно, ясно, Земсков, — сказал Вьюгин. — Можешь идти. Отпускаю до четырнадцати.
Пробиться к разведчикам, действительно, оказалось не просто. Дежурный в штабе Островной базы даже и разговаривать не стал, отрезал: